- Доброе утро, сынок.
- Мама, а сто такое «утло»?
- Это начало сегодняшней жизни, сынок.
- А какая она будет?
- Пока ты маленький, ты сам ещё не можешь сделать её какой-либо. Сегодня она будет такой, какой сделаю её для тебя я.
- А потом что будет?
- Будет новый день и новая жизнь.
……
- С днём рождения, сынок.
- Мама, а что такое «день рождения»?
- Это начало нового года жизни, сынок.
- А каким он будет?
- Он будет таким, каким его хочешь видеть ты, а я тебе в этом помогу.
- А что будет потом?
- Будет новый год и новая жизнь.
……
- С совершеннолетием, сынок.
- Ну, спасибо. А почему этот день называется днём совершеннолетия?
- Потому, что твои лета настолько совершенны, что ты отныне сам будешь творить свою будущую жизнь.
- Хотел бы я знать, какой будет эта будущая жизнь.
- Такой, какой сделаешь её ты.
- А потом?
- Потом будет Небо, сынок. Небо и новое рождение. Но чтобы достичь Неба, много надо пережить, выдержать. Много тревог, исканий и потерь, боли и надежд. И если из всех этих испытаний ты выйдешь с честью, если не будут держать тебя на земле слёзы тех, кого ты обидел, если сердце не окаменеет, не станет тяжёлым, а душа останется крылатой, ты с лёгкостью достигнешь Неба.
……
В дальнем уголке парка старик, сидя на «сто лет» некрашеной скамейке, смотрел на жёлтую листву берёз у себя под ногами и думал. Он думал о том, что листья опали, но берёза не умерла и весной она снова «родит» листья… А его мама… Мама ушла давно. Ушла, забрав с собой его озорство, его бесшабашность и слабость, а заодно и юность.
…Такой, какой сделаешь её ты…
Он давно понял, что мать хотела сказать на самом деле. Нет, она не собиралась отстраниться от него в связи с достижением совершеннолетия. Она говорила тогда о том, что придёт время и только он сам будет творить свою жизнь, своё будущее, но уже без неё.
И он творил…порой уставая до изнеможения, порой голодный и больной. Творил свой мир, свою семью, своих детей…
- Доброе утро, сынок.
- Папа, а сто такое «утло»?
……
Но сегодня он сидел и думал. Думал о Небе и новой жизни, той, что будет после Неба. Он верил, что она будет, потому что умирал день, но рождался новый, проходил год, но приходил другой, заканчивалась жизнь, но обязательно должна начаться следующая. А что потом? – Вечность! Но Вечность не бывает старой и новой, предыдущей и следующей…
Да и зачем ему нужна Вечность, если пока ещё он может радоваться рождению нового дня. Как в детстве…
Когда мне будет восемьдесят лет,
то есть когда я не смогу подняться
без посторонней помощи с того
сооруженья наподобье стула,
а говоря иначе, туалет
когда в моем сознанье превратится
в мучительное место для прогулок
вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,
кто забредет случайно, спутав номер
квартиры, ибо восемьдесят лет —
приличный срок, чтоб медленно, как мухи,
твои друзья былые передохли,
тем более что смерть — не только факт
простой биологической кончины,
так вот, когда, угрюмый и больной,
с отвисшей нижнею губой
(да, непременно нижней и отвисшей),
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы
(хоть обработка этого устройства
приема информации в моем
опять же в этом тягостном устройстве
всегда ассоциировалась с
махательным движеньем дровосека),
я так смогу на циферблат часов,
густеющих под наведенным взглядом,
смотреть, что каждый зреющий щелчок
в старательном и твердом механизме
корпускулярных, чистых шестеренок
способен будет в углубленьях меж
старательно покусывающих
травинку бледной временной оси
зубцов и зубчиков
предполагать наличье,
о, сколь угодно длинного пути
в пространстве между двух отвесных пиков
по наугад провисшему шпагату
для акробата или для канате..
канатопроходимца с длинной палкой,
в легчайших завитках из-под рубанка
на хлипком кривошипе головы,
вот уж тогда смогу я, дребезжа
безвольной чайной ложечкой в стакане,
как будто иллюстрируя процесс
рождения галактик или же
развития по некоей спирали,
хотя она не будет восходить,
но медленно завинчиваться в
темнеющее донышко сосуда
с насильно выдавленным солнышком на нем,
если, конечно, к этим временам
не осенят стеклянного сеченья
блаженным знаком качества, тогда
займусь я самым пошлым и почетным
занятием, и медленная дробь
в сознании моем зашевелится
(так в школе мы старательно сливали
нагревшуюся жидкость из сосуда
и вычисляли коэффициент,
и действие вершилось на глазах,
полезность и тепло отождествлялись).
И, проведя неровную черту,
я ужаснусь той пыли на предметах
в числителе, когда душевный пыл
так широко и длинно растечется,
заполнив основанье отношенья
последнего к тому, что быть должно
и по другим соображеньям первым.
2
Итак, я буду думать о весах,
то задирая голову, как мальчик,
пустивший змея, то взирая вниз,
облокотись на край, как на карниз,
вернее, эта чаша, что внизу,
и будет, в общем, старческим балконом,
где буду я не то чтоб заключенным,
но все-таки как в стойло заключен,
и как она, вернее, о, как он
прямолинейно, с небольшим наклоном,
растущим сообразно приближенью
громадного и злого коромысла,
как будто к смыслу этого движенья,
к отвесной линии, опять же для того (!)
и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,
а говоря по-нашему, чтоб чаша
и пролетала без задержки вверх,
так он и будет, как какой-то перст,
взлетать все выше, выше
до тех пор,
пока совсем внизу не очутится
и превратится в полюс или как
в знак противоположного заряда
все то, что где-то и могло случиться,
но для чего уже совсем не надо
подкладывать ни жару, ни души,
ни дергать змея за пустую нитку,
поскольку нитка совпадет с отвесом,
как мы договорились, и, конечно,
все это будет называться смертью…
3
Но прежде чем…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
