Стирать и снова набирать одни и те же слова… За окном лают собаки, шумит гроза.
-Тебе сделать чай? – спрашивает меня Света.
-Угу.
Первые капли дождя упали на большое окно.
-Ты знаешь, нам пора прогуляться.
-Так дождь же…
-Я хочу, чтобы мы вышли, - мне захотелось пройтись.
В парке было много суетливых белок. Они не замечали нас. Мы медленно шли по аллейке, думая каждый о своем. И даже белки о чем-то, наверное, думали.
- Ты о чем думаешь?- спросила Света.
-Не знаю.
- Странно, я думала, что люди всегда знают, о чем они думают.
Под разными зонтиками, мы шли в одном направлении тоски…. В моем молчании, как в прозрачном шарике, бешено сучила лапками маленькая рыжая белка.
- Смотри, лужи.
Я смотрел по сторонам, я видел лужи, я видел бегущих по своим делам людей, я видел поток воды, обрушившийся на город, я видел человека, стоящего рядом с нами. Он молчал, придерживая шляпу худой рукой.
-Вадим и Света? – спросил человек.
- Да…- растерянно отозвалась Света.
-Вы хотите жить вечно?- прокричал человек, - дождь усиливается, вас почти не слышно!!!
- Что?- прокричала Света.
- Вы вечность хотите, или нет?
- Вечность? Конечно, - ответил я, опередив разрывающий звук раскат грома.
Потоки воды заливали асфальт, смывали пожелтевшие от жары листья в мокрые палевые сугробы, Света сняла шлепки, я последовал ее примеру.
-Смотрите, - человек указал рукой в сторону, - там заброшенный аттракцион. Вадим должен помнить, в детстве еще отец катал. Вы идите туда и садитесь во вторую кабинку, я подойду.
Человек чуть кивнул, и исчез за стеной дождя. А мы молча отправились к поломанной каруселе. Это был «Вихрь». Я сел на второе сидение, никакой кабинки не было. Мне показалось, что ржавые цепи, к которым было прикреплено пластиковое кресло, заканчиваются где-то в небе. Света села ко мне на колени.
- Что мы делаем? – спросил я.
-Ни о чем не думай, - сказала она, и поцеловала меня в губы.
Зверинец коммунальный вымер.
Но в семь утра на кухню в бигуди
Выходит тетя Женя и Владимир
Иванович с русалкой на груди.
Почесывая рыжие подмышки,
Вития замороченной жене
Отцеживает свысока излишки
Премудрости газетной. В стороне
Спросонья чистит мелкую картошку
Океанолог Эрик Ажажа -
Он только из Борнео.
Понемножку
Многоголосый гомон этажа
Восходит к поднебесью, чтобы через
Лет двадцать разродиться наконец,
Заполонить мне музыкою череп
И сердце озадачить.
Мой отец,
Железом завалив полкоридора,
Мне чинит двухколесный в том углу,
Где тримушки рассеянного Тёра
Шуршали всю ангину. На полу -
Ключи, колеса, гайки. Это было,
Поэтому мне мило даже мыло
С налипшим волосом...
У нас всего
В избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах, вот оно в чем дело.
Давай живи, смотри не умирай.
Распахнут настежь том прекрасной прозы,
Вовеки не написанной тобой.
Толпою придорожные березы
Бегут и опрокинутой толпой
Стремглав уходят в зеркало вагона.
С утра в ушах стоит галдеж ворон.
С локомотивом мокрая ворона
Тягается, и головной вагон
Теряется в неведомых пределах.
Дожить до оглавления, до белых
Мух осени. В начале букваря
Отец бежит вдоль изгороди сада
Вслед за велосипедом, чтобы чадо
Не сверзилось на гравий пустыря.
Сдается мне, я старюсь. Попугаев
И без меня хватает. Стыдно мне
Мусолить малолетство, пусть Катаев,
Засахаренный в старческой слюне,
Сюсюкает. Дались мне эти черти
С ободранных обоев или слизни
На дачном частоколе, но гудит
Там, за спиной, такая пропасть смерти,
Которая посередине жизни
Уже в глаза внимательно глядит.
1981
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
