В мире стояла голая осень, ветряная и пустая. Такая осень, в которой по Лениным расчетам можно было затеряться и погибнуть… Погибнуть безвестно, где-нибудь в бесконечных и одинаковых дворах. Чтобы никого не было вокруг, а был только ветер… Вечер, ветер и глубокая непонятная темнота, в которой бы все ее близкие ворочались в кроватях и никак не могли заснуть от предчувствия какой-то неясной, но ощутимой беды. И сидя так, Лена выдумывала свою осеннюю гибель, считая ее самой ужасной расплатой обидчикам.
Лену не пускали в клуб. Клуб этот был ничем не примечателен кроме того, что был ночным и располагался на другом конце города, куда думали добираться на машинах. Для этого звали каких-то старших знакомых с машинами, почему-то заранее знали, что знакомые эти будут пьяны и толком неизвестны, и почему-то заранее готовились, что в клуб из-за возраста не пустят. В общем, собрались как-то скоро и бесцельно и теперь ехали едва ли не на зло себе, лишь бы не отступить от задуманного. Ехали толпой. Собирались быть Шура, лучшая Ленина подруга, несколько одноклассников, кто-то из Шуриных приятелей и еще кто-то… Но, конечно, среди всей этой расплывчатой, скомканной из случайных людей компании должен был быть тот, ради которого приобретали смысл и ненужный клуб, и грозящая ссора с мамой и все прочие превратности этого предприятия.
Но, узнав о клубе, Лене оказали стойкое сопротивление. Под огнем маминых нравоучений, девочка, расстрелянная словами, хлопнула дверью и ушла к себе сидеть на подоконнике, смотреть на осень и злиться. Все было ясно и грустно. Ее не знали, не понимали. Не хотели понять… и вообще ее, как одинокий, трепещущий на ветру кленовый лист, не видели и не чувствовали со своей взрослой колокольни.
Выждав время, равное двум чашкам кофе, мама поскреблась в Ленину комнату с намерением помириться. Но Ленино возмущение как раз к этому моменту достигло края, и все, включая маму, виделось враждебным и обрекающим на страдания.
— Обижаешься? – удостоверилась мама, уже с порога заметив, как неприступно и неподвижно каменеет на подоконнике предмет, к которому она собиралась приложить свою материнскую нежность и защиту.
— Я ухожу из дома. – Сквозь зубы поставили в известность маму и для наглядной демонстрации своего намерения открыли шкаф и начали вынимать оттуда приемлемую для ухода из дома одежду.
— Мой маленький, — так с детства в минуты ласковости обращались к Лене, — ну что ты?! – И мама, застигнутая новостью врасплох, начала оправдываться вначале по поводу клуба, а потом по поводу тяжести ее родительской ноши, что привело к худшему. Разговор сильнее ранил обеих, не получился и заглох.
Лена, сама еще не верившая в происходящее и ожидавшая, что ее будут удерживать, упрашивать и окутывать своими извинениями, как мягким одеялом, заявила:
— В таком случае, можешь больше обо мне не тревожиться. Буду жить на улице, все лучше, чем тут! – И глотая слезы, она еще раз хлопнула дверью и покинула помещение.
У подъезда ее охватила ночь. Было горько, холодно и бесприютно. Звезды не висели над крышами, люди не шуршали мимо. И плакать уже не хотелось, но хотелось себя жалеть, при этом действовать или мстить, замерзая где-нибудь в этой бездонной ночи и осени.
В пятнадцать лет, уходя жить на улицу, уходят преимущественно к бабушке. Или к подругам. Потому в эту ночь Лене особенно отчетливо требовалось бабушка, но обе ее бабушки жили в других городах. К подругам идти не хотелось. Лена уже как-то уходила жить к Шуре и тогда сделала вывод, что это бывает весело только в первые дни, когда еще, захваченные романтикой твоего поступка, тебя подолгу выслушивают, и отпаивают чаем с клубничным зефиром… Но откровенные рассказы быстро приедаются, ради тебя перестают заходить за твоим любимым зефиром после школы. И тогда – все. Тобой с прямолинейностью, свойственной юности, начинают тяготиться. Нет, к Шуре идти не хотелось.
Тогда перейдя улицу и уткнувшись в серый пятиэтажный дом, Лена набрала на домофоне номер необходимой квартиры:
— Это Лена, теть Свет, — пояснила она в предназначенные для говорения дырочки.
И ей открыли.
Все те пять минут, пока Лена шла от своего дома к тетиному, она желала маме мучиться и терзаться ее неопределенной бездомной судьбой, чем мама и занималась, пока нервную тишину в квартире не взорвал тетиСветин звонок, сообщивший, что девочка в целости и невредимости пришвартовалась у тети Светы и теперь плачет на кухне, опустошает запасы липового чая и передает, что больше не переступить порога дома.
Лена, разглядывала чаинки, толпившиеся на донышке, скучала о своей кружке, о любимом сливовом чае, и размышляла, как бы завтра во время маминой работы быстренько проникнуть домой и утащить оттуда на время эти предметы.
Меня преследуют две-три случайных фразы,
Весь день твержу: печаль моя жирна...
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна.
Где первородство? где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? где горькая украдка?
Где ясный стан? где прямизна речей,
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой, —
Морозный пух в железной крутят тяге,
С голуботвердой чокаясь рекой.
Ему солей трехъярусных растворы,
И мудрецов германских голоса,
И русских первенцев блистательные споры
Представились в полвека, в полчаса.
И вдруг открылась музыка в засаде,
Уже не хищницей лиясь из-под смычков,
Не ради слуха или неги ради,
Лиясь для мышц и бьющихся висков,
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь...
16 января 1934
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
