Я никогда ничего не писал, но, наверное, сегодня тот случай, когда мучительно хочется оставить после себя «хоть что-нибудь». Хоть, какую-нибудь весточку этому миру. Это так странно… Это даже может показаться вызывающе, но я знаю, куда я иду, и что будет со мной завтра. Так что, я просто… просто хочу сказать…
Как все радостно начиналось! Я помню те ослепительные, радужные дни моего детства, когда я, несмышленыш, только что вылупившийся из яйца, радовался простому Солнечному Дню. Солнце всегда приятно.
А тогда, тогда я помню, была ненастная неделя, все время лили серые, тягучие и нудные дожди и было очень грустно. Взрослые самолеты сказали бы «тоскливо». Но, я помню, в детстве тоски не бывает! Бывает только Отчаянная Радость, Огромное Горе и Безмерная Грусть. Вот эта Грусть и капала каждый долгий-долгий день на наше открытое небу Гнездо, и я сидел, омытый этой Безмерной Грустью и мне ничего не хотелось. Ничего! Папа с Мамой пытались меня развеселить – приносили мне блестящие стеклышки и вкусные детальки. Но я не мог себя заставить веселиться. Нет, я очень хотел показать Маме и Папе, что я радуюсь их любви, но… я не мог, просто не мог улыбаться, когда с неба падает Безмерная Грусть. Сейчас я понимаю, что я тогда просто не умел. Не умел смеяться, когда мне плохо.
Мама часто вздыхала, а Папа хмурился и слишком часто улетал по каким-то «делам»...
Но однажды, однажды… Безмерная Грусть прошла. Я помню! Я проснулся, - а небо над головой было синее-синее! Бездонное и звонкое! Как будто, тысяча жаворонков взлетели разом и запели свои ослепительные песни! Мой Папа – Серебряный Истребитель – летал вверх и вниз, вправо и влево, закручивал немыслимые спирали и, срывался в штопор, пугая Маму и, снова, гордо взмывал ввысь, смеясь как ребенок. Мама – Большой Добрый Штурмовик – летала широкими кругами над нашим Гнездом и, наслаждаясь полетом, щурила на Солнце свои огромные, теплые глаза, временами с тревогой посматривала на меня и, с мудрой улыбкой, на папино сумасбродство.
Мне так захотелось полетать вместе с ними! Мне так захотелось в это огромное, безумно красивое небо!
Мама мне строго-настрого запретила, даже думать о полетах пока у меня не вырастут настоящие крылья и не окрепнет мотор. Папа строго смотрел и качал головой в такт маминым словам. Я помню!
Но, ... мне так ЗАХОТЕЛОСЬ!
И я выскочил из теплого круга Гнеда в эту БЕЗМЕРНУЮ РАДОСТЬ. Я ЛЕТЕЛ, я летел навстречу Солнцу, Радости и Свету, летел к Папе и Маме!
Но,… у меня не было настоящих крыльев, мой мотор был слишком слаб.
Я стал падать.
Вниз в эту Бездонную Пропасть. Я помню...
Я помню, Мама страшно вскрикнула и ринулась вслед за мной. Папа, на миг замерев, перешел на истошный рев, его пике было полно злобной решимости и отчаяния не успеть. Он обогнал Маму, он почти спас меня… Почти…
Я ударился правым крылом о выступ скалы. Было очень больно… Крыло сломалось...
Дальше... Дальше, я помню только, что я лежу в своем теплом Гнезде. Плачет Мама. Невозможное, Огромное Горе сотрясает её крепкое тело. Папа смотрит в небо. Я не вижу его слез, но я ЧУВСТВУЮ, КАК он смотрит в небо.
И сотни самолетов, пролетая над нашим Гнездом, молчали и покачивали крыльями.
Мир самолетов жесток. Прошли годы. Оторванное крыло, так и осталось оторванным крылом. У самолетов крылья снова не вырастают, они бывают только один раз на всю жизнь. Папа уже не был Серебряным Истребителем, он стал иссини-серым, распухшим, кашляющим, равнодушным ко всему на свете учебным монопланом, слишком много пьющим охладительную жидкость. Мама … Мама больше не взлетела ни разу. Она прокляла Небо, она прокляла Солнце… И умерла.
Завтра меня повезут во Дворец Безжалостных Сверкающих Пил и Тяжелых бездумных прессов. Я знаю, что это такое…
Но мой мотор обещали поставить на лодку! И моя душа еще сможет пролететь по реке, пусть только в Отражении Неба и Солнца! Пусть!
Дорогая передача! Во субботу чуть не плача,
Вся Канатчикова Дача к телевизору рвалась.
Вместо, чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться,
Вся безумная больница у экрана собралась.
Говорил, ломая руки, краснобай и баламут
Про бессилие науки перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части, все извилины заплел,
И канатчиковы власти колят нам второй укол.
Уважаемый редактор! Может лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают, дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают, то руины говорят.
Мы кое в чем поднаторели — мы тарелки бьем весь год,
Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врет.
А медикаментов груды — мы в унитаз, кто не дурак,
Вот это жизнь! И вдруг Бермуды. Вот те раз, нельзя же так!
Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни,
И не испортят нам обедни злые происки врагов!
Это их худые черти бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году.
Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС,
Тут примчались санитары и зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек,
Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы,
Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют, раскалились добела.
Вот как сильно беспокоят треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет.
Подал знак кому-то, значит, фельдшер, вырви провода.
И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?»
Мы ответим нашим чадам правду, им не все равно:
Удивительное рядом, но оно запрещено!
А вон дантист-надомник Рудик,у него приемник «Грюндиг»,
Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком,
А к нам попал в волненьи жутком,
С растревоженным желудком и с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне, и сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз.
Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски,
Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме.
Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли.
И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник — незакрытый пуп Земли.
«Что там было, как ты спасся?» — Каждый лез и приставал.
Но механик только трясся и чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж.
Он над нами издевался. Ну сумасшедший, что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник,
Говорит: «Надо выпить треугольник. На троих его, даешь!»
Разошелся, так и сыплет: «Треугольник будет выпит.
Будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь!»
Пусть безумная идея, не решайте сгоряча!
Отвечайте нам скорее через доку-главврача.
С уваженьем. Дата, подпись... Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзоветесь мы напишем в «Спортлото».
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
