Аркебузов (тот, что повыше) и Аркедынин (тот, что в плаще) стоят перед окном больницы и смотрят в него
Аркебузов: Вот мы смотрим на них, а они на нас нет.
Аркедынин молчит
Аркебузов: Они наверняка даже не догадываются, что мы за ними наблюдаем.
Аркедынин молчит
Аркебузов: Мы здесь, а они там…
Аркедынин молчит
Аркебузов: Или наоборот – мы там, а они здесь…
Пауза
Но тогда они должны за нами следить, а не мы за ними.
Аркедынин молчит и чешет ухо
Аркебузов: Но они не следят за нами, они даже не знают, что мы следим за ними
Аркедынин молчит, прекратив чесать ухо.
За окном тянутся провода. Больше ничего нет, даже галки не летают.
Аркебузов: Мы – не они, они - не мы. Значит, мы следим не за собой, но они могут следить за собой и не смотреть на нас.
Аркедынин молчит
Аркебузов: Мы по одну сторону окна, они – по другую. Если бы не было окна, мы находились бы в одной плоскости.
Аркедынин молчит
Аркебузов: Время у нас одинаковое, но у них свой пейзаж, у нас – свой. А страна одна – общая.
Аркедынин молчит
За окном небосклон, усыпанный звездными пятнами. Аркебузов трогает за плечо Аркедынина. Он мертв….
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.