Не боюсь коварных волков,
У меня ведь есть иголки.
Не боюсь лисы, медведя,
Станем добрыми соседя...
Отрывок из Большой Ежиной Песни.
Ежик родился в магазине. Вернее, он родился в каком – то другом месте, а в каком – он не знал, поэтому предпочитал думать о магазине как о своей родине.
На полке, кроме Ежика, жили три травяные лягушки, два жирафа, у одного из которых была поцарапана шея, восемь мышей и много тигров, сколько много Ежик не знал, потому что * много* - это было уже после *восьми*, а дальше он считать не умел.
Ежик дружил со всеми соседями, кроме мышей. Мыши были зазнаистыми, все время разговаривали о дорогих сырах, и Ежик однажды услышал, как неоцарапанный жираф сказал, что мыши – снобы или снОпы, он точно не расслышал, но сразу же понял, что это, наверное, плохо.
Ежик вообще – то мог о многом порассуждать, он даже слышал когда – то, как две хорошенькие девочки – близняшки в белых панамочках выпрашивали у мамы купить именно его, потому что – говорили они наперебой – Ежик симпатичненький, у него глиняные розовенькие головочка и брюшко, черненькие матерчатые гладенькие ручки и ножки, а в ручечках – глядите – ка – у него шишечка, а ножечки – надо же – обуты в темненькие тапочки, а шерстка – то игольчатая, из ниточек – черненьких и желтеньких вперемешечку.
И носик черненький, и зрачки в сладких глазиках тоже черные, а вот незадача – ротика нет.
Нет ротика, не нарисован.
Оттого – то и молчал все время Ежик – и когда травяные лягушки в унисон рассказывали о своей ядовитой амазонской родственнице, и когда сплетали шеи в ежеутреннем объятии жирафы, и когда мыши чванливо пищали о балете их прославившего дедушки Чайковского и о надоевшем уже всем протухшем сыре, а тигры Ежика не интересовали вообще, потому что это был их год, они все время продавались и появлялись новые – Ежик в них запутался.
Девочки – близняшки Ежика тогда не купили, значит, так и должно быть. Ежик, сам того не зная, был фаталистом, и он точно верил, что его человек найдется рано или поздно.
Перед Новым Годом так и произошло. Ежика купили, опутали смешно щелкающим целлофаном и прямо так, в оранжевом пакете , ПОДАРИЛИ!
Ежик плохо запомнил, кто именно его купил, потому что, во – первых, он страшно волновался, покидая свою родину, а, во- вторых, он четко расслышал, как продавщице сказали, что это для подарка. Ежик говорить не умел, а вот слышал, наоборот, хорошо, а раз для подарка, значит, неитересно же – кто дарит, а интересно – кому именно...
А, когда Ежика сначала вытащили из пакета, а потом выпутали из целлофана, он очень и очень обрадовался.
И вы бы на его месте тоже бы обрадовались, потому что человек, получивший Ежика, был тоже Ежом!
Ну, не совсем Ежом, конечно, но очень и очень на него похожим.
У него тоже было плотненькое брюшко, тоже предобрющие глаза, а, главное, у него были черные волосы, страшно напоминающие игольчатую шерстку, только волосы над правой бровью как будто были помазаны сметаной, потом уже Ежик узнал, что это называется *сединой*. Он действительно раньше этого не знал, ведь не продают же в магазине седых травяных лягушек или, скажем, мышей.
Ежик по – разному про себя называл СВОЕГО человека – то Большим Папой, то Папой Ежом, а Подруга Папы Ежа – Ежик слышал – называла его Итаем.
Ежик не знал, что такое * Итай*, но людям виднее,они больше и старше.
Подруга Папы Ежа очень любила гуяву, она раскладывала гуявки на подоконниках, дома в вазы, и вся квартира наполнялась печальным запахом осени.
- Многие этого запаха не любят, - говорил Большой Папа Ежику, - мол, терпкий, насыщенный, а я так – ничего. Ей нравится, так и я – не против.
Папа Еж вообще много что рассказывал Ежику. Он, во – первых, сразу же посадил Ежика на телевизор, и, во – вторых, никому не разрешал его трогать.
Когда Папа выходил из дома, он всегда гладил Ежика по голове и обязательно рассказывал о том, куда он идет.
- Ты понимаешь, надо к своей зайти. Не нужна она мне тысячу лет, но вот пацана жалко. Вот так женишься по глупости, а потом всю жизнь расхлебываешь, да никак расхлебать не можешь, - и Папа грустнел, расстраивался, а Ежику было так его жалко, что все иголочки из –за огорчения тянулись наверх.
- Вот пообещал себе, что разведусь, и ни ногой в тот дом, опять – таки , а пацан...И Папа Еж вздыхал, вздыхал. - Давно надо было развестись, так посмотрю на ребенка своего – инвалида, как вспомню, что даже не выкупаться ему самому, так и тянул, тянул с разводом, он, бывалоча, все плачет, мол, папа и мама, не разводитесь , не ругайтесь. Я уже и сумки сколько раз собирал, а он посмотрит на меня вот такими глазками, как ты на меня сейчас смотришь с телевизора, так я и остаюсь. А жена только по диплому – режиссер народного театра, а на деле так она – режиссер семейных сцен, понимаешь?
Ежик ничегошеньки не понимал. Когда он еще жил в магазине, как – то мимо него прошла очень красивая , ну ,такая красивая, примерно, как Папа Еж, тетя, и она говорила по мобильному, что она завтра выступает на сцене!
Ежик тогда понял, что сцена – это что – то радостное и счастливое, если об этом говорят с таким восторгом.
Но Большой Папа рассказывал о сценах печально, а Ежик больше верил Папе, потому что Папа был его человеком, а свои люди врать не умеют.
Сейчас вот живу у Подруги, - и один Еж чесал другого за глиняным ушком, - по крайней мере, все спокойно, как же бабы понять не могут, что побольше бы им молчать, да не скандалить, скольких инфарктов можно было бы избежать, да и детей было бы поменьше – сирот при живых отцах – то!
Ежик прекрасно понимал Папу Итая. Сам он сколько раз хотел попросить мышей наконец – то заглохнуть и не визжать бесперебойно о сырах, балетах и прочей ерунде, да вот говорить – то он не умел, а мыши взгляда не понимали, они вообще ничего не понимали и понимать не хотели, вредные, однако.
Это словечко * однако* Ежик подхватил у Папы Ежа, оно ему очень нравилось, как, впрочем, и слово * безусловно*,которое важно и весомо употреблял Папа в разговорах со всякими людьми.
- Ты не думай, я от сына никогда не откажусь, хоть он уже и взрослый, все равно хожу туда , в квартиру к бывшей, чтобы мальчика выкупать и побрить, у него левая сторона плохо работает .
Ежику было страшно, он сразу же представлял себе, что у него не поднималась бы левая ручка, не сгибалась бы черная шелковая ножка, и даже шишечку он не смог бы удержать.
В такие минуты Ежику очень хотелось поддержать Большого Ежа, сказать ему, как он его любит , спеть Большому Ежу Главную Ежиную Песню, которую Ежик сочинял и пел сам себе по вечерам, когда Папы не было дома.
Но это было невозможно, потому что Ежик не умел говорить без нарисованного рта, а Папа Еж плохо знал Настоящий Ежиный Язык...
- Не боюсь коварных волков,
У меня ведь есть иголки.
Не боюсь лисы, медведя,
Станем добрыми соседя...
Ты – мой самый лучший друг,
Лучше даже старых двух,
Я отдам тебе грибок
И малины туесок.
Только ты не пропадай,
Чаще друга навещай.
Для меня - ты лучше всех!
Нас ежиный ждет успех!
