Людмила, серж, 22.08. 18:17
"от человека зависит. От его внутреннего Бога, от Духа".
Серж проснулся в полубеспамятстве. В голове сумбурным оркестром баров, огней, закусок, разноцветных вИн и развеселых лиц - грянул вчерашний день. Лиц было множество.
-Блин!- приходя в сознание и раскаиваясь подумал Серж. – В мире нас всего двое: я и народ. Но я болею больше. Зачем вчера так накатился?! Ведь уже на работу опаздываю, на техническую. После этой аналитической мысли, он вспомнил своих собутыльников - гуманитарщиков Витию и Фурыча. К ним он относился с откровенной иронией. – Колбасятся над кафедрой, подбоченясь, да только молодежь развращают.
Наскоро одевшись и не найдя в холодильнике даже пивного запаха, он помчался к проходной. Путь лежал мимо пивной.
-Ну что, торопишься, алкашь? – неожиданно раздался полный холодного величия голос. Этот голос был внутренним.
-А-а-а, это ты Дух?! – недовольно проворчал Серж. А я уж думал, что ты куда то вчера запропастился в неразберихе.
-Да куда я на хрен денусь, эгоист.
-Ладно, не скреби душу. Расслабился немножко, панимашь.
-Две недели в дербадан?! – это расслабился? - съёрничал Дух.
-Ладно, ладно.... Вот только зайду, похмелюсь символически и все! Завяжу.
-Ни каких похмелок! Ты же технарь?! С рОботами дело имеешь, с умными машинами, не будь же глупее их.
Эти слова взбодрили Сержа. – И правда, - думал он, - подумаешь похмелье?! Перед рОботами слабинку показывать нельзя. Враз верх возьмут. Это тебе не гуманитарщина какая-нибудь слюнявая. Это ого-го. Техника!
Вдали уже виделась проходная, но как назло предстояло миновать еще две сооблазнительные пивные.
-А может, все-таки, зайти, похмелиться? Хоть капельку? Хоть масюсюсенькую?
-Ни за что! - грянул изнутри Дух голосом Люды-апельсина. – Я те покажу похмелится! Неужели не понимаешь, что похмелка путь к новой пьянке? А рОботы? Как же рОботы? Неужели ты отдашь их в руки безвольных гуманитарщиков и испортишь все дело?!
-Да, да, да! – решительно говорил Серж уже больше себе, чем Внутреннему голосу. Нахрен все похмелки!
Мимо последней пивнушки он мчался, как имунно больной мимо инфекционного отделения.
-Стой! – неожиданно скомандовал Дух. – Ты куда?!
-Как куда?! – удивился Серж, - на производство, сам же говорил?….
-Прекрасно – неожиданно засуетился Дух, ты давай, маэстро, дуй к своим роботам, а я забегу. Опохмелюсь. Горит все! Дуй, словом.
До самого обеда Серж суетился среди рОботов, наставлял, поучал, командовал и ремонтировал. Дух все не врозвращался.
-А что? - думал Серж, - бездуховность даже лучше, чем духовность. Не перед кем отчитываться. А не пойти ли и мне похмелиться, раз никто не препятствует и не поучает?
В забегаловке он застал свой Дух. Тот был в дербадан. Серж пил с ним на брудершафт и орал песни. О рОботах никто не вспоминал. Была полная гармония тела и духа.
:-))
Естественно, когда ж Сержу было спать? Дело в том, что он заключил со своим вторым Я деловое соглашение. Трансформация мыслей осуществлялась через верного партнера, друга и союзника – Духа, который наловчился присобачивать к Сержевым мечтам свой многовековой опыт. Мысли почему-то упорно концентрировались в одном направлении – на Голливуд. Уууууу! У товарища опыт оказался, что надо. Такое начал вытворять! Такое присобачивать! Он, Дух, перебираясь во времени из одного тела в другое, становился только изощрённее да смелее. Опыт пришёлся кстати. Кинодивы млели и таяли. Как выяснилось в процессе совместной рабо… ох, простите, творчества, Духу до Сержа с телами не очень везло, никак не мог развернуться, показать на что способен. А тут: удача, практически ученый попался в сети, к тому ж, работающий, можно сказать, по нужному профилю, над материализацией железок.
И Голливуд залихорадило. Желания звезд были одно страннее другого. Там вдруг стало модным чуть ли не еженедельно менять обстановку в спальне, и, что самое интересное, интерьеры частенько напоминали древние пещерные стоянки, монашеские кельи или шатры времен рыцарских походов. Однако пиком сезона стала спальня, стилизованная под лабораторию, начиненную разнообразными роботами, мигающими приборами, круглосуточно работающими компьютерами и множеством другой непонятной звездным девам техники. Лучшие красавицы мира замучили своих дизайнеров, воплощая в реальность невероятные фантазии. Первые полосы газет запестрели заголовками о громких бракоразводных процессах. Одиночество больше не считалось зазорным, оно стало престижным. Мужское население Голливуда пыталось митинговать, устраивало забастовки, инсценировало голодовки, да все бестолку. Красотки, словно сговорившись, больше не удостаивали вниманием бывших возлюбленных, бывших мужей, а также работодателей – мужчин. Одна из величайших кинофабрик медленно катилась в пропасть кризиса. И кто бы мог подумать, что виной всему стали никому не известный провинциальный инженер, мыслящий именно теми, звездными фантазиями, да бунтующая по выходным, несуществующая в природе личность, взявшая на себя еще и повышенные будничные обязательства по совершенствованию мыслей вполне законным путем. Многостаночники, ударники постельного фронта – партнеры не успевали читать газет, не смотрели телевизор, и потому находились в полнейшем неведении о том, что творится по их вине на другом континенте.
Но Голливуд выстоял и у самой кромки кризисной пропасти затормозил. И все, благодаря Людке-апельсин. Как обычно, победили деньги. Оказывается, это очень просто – остановить международный кризис. Достаточно неожиданно подойти к витающему в облаках коллеге, хлопнуть его что есть силы по плечу и громко рявкнуть в самое ухо: «Когда отдашь долг, скотина?!» Тут не только заикаться начнешь, но и маму родную забудешь. Что уж говорить о каком-то нереальном Гллливуде?..
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Проснуться было так неинтересно,
настолько не хотелось просыпаться,
что я с постели встал,
не просыпаясь,
умылся и побрился,
выпил чаю,
не просыпаясь,
и ушел куда-то,
был там и там,
встречался с тем и с тем,
беседовал о том-то и о том-то,
кого-то посещал и навещал,
входил,
сидел,
здоровался,
прощался,
кого-то от чего-то защищал,
куда-то вновь и вновь перемещался,
усовещал кого-то
и прощал,
кого-то где-то чем-то угощал
и сам ответно кем-то угощался,
кому-то что-то твердо обещал,
к неизъяснимым тайнам приобщался
и, смутной жаждой действия томим,
знакомым и приятелям своим
какие-то оказывал услуги,
и даже одному из них помог
дверной отремонтировать замок
(приятель ждал приезда тещи с дачи)
ну, словом, я поступки совершал,
решал разнообразные задачи —
и в то же время двигался, как тень,
не просыпаясь,
между тем, как день
все время просыпался,
просыпался,
пересыпался,
сыпался
и тек
меж пальцев, как песок
в часах песочных,
покуда весь просыпался,
истек
по желобку меж конусов стеклянных,
и верхний конус надо мной был пуст,
и там уже поблескивали звезды,
и можно было вновь идти домой
и лечь в постель,
и лампу погасить,
и ждать,
покуда кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.
Я был частицей этого песка,
участником его высоких взлетов,
его жестоких бурь,
его падений,
его неодолимого броска;
которым все мгновенно изменялось,
того неукротимого броска,
которым неуклонно измерялось
движенье дней,
столетий и секунд
в безмерной череде тысячелетий.
Я был частицей этого песка,
живущего в своих больших пустынях,
частицею огромных этих масс,
бегущих равномерными волнами.
Какие ветры отпевали нас!
Какие вьюги плакали над нами!
Какие вихри двигались вослед!
И я не знаю,
сколько тысяч лет
или веков
промчалось надо мною,
но длилась бесконечно жизнь моя,
и в ней была первичность бытия,
подвластного устойчивому ритму,
и в том была гармония своя
и ощущенье прочного покоя
в движенье от броска и до броска.
Я был частицей этого песка,
частицей бесконечного потока,
вершащего неутомимый бег
меж двух огромных конусов стеклянных,
и мне была по нраву жизнь песка,
несметного количества песчинок
с их общей и необщею судьбой,
их пиршества,
их праздники и будни,
их страсти,
их высокие порывы,
весь пафос их намерений благих.
К тому же,
среди множества других,
кружившихся со мной в моей пустыне,
была одна песчинка,
от которой
я был, как говорится, без ума,
о чем она не ведала сама,
хотя была и тьмой моей,
и светом
в моем окне.
Кто знает, до сих пор
любовь еще, быть может…
Но об этом
еще особый будет разговор.
Хочу опять туда, в года неведенья,
где так малы и так наивны сведенья
о небе, о земле…
Да, в тех годах
преобладает вера,
да, слепая,
но как приятно вспомнить, засыпая,
что держится земля на трех китах,
и просыпаясь —
да, на трех китах
надежно и устойчиво покоится,
и ни о чем не надо беспокоиться,
и мир — сама устойчивость,
сама
гармония,
а не бездонный хаос,
не эта убегающая тьма,
имеющая склонность к расширенью
в кругу вселенской черной пустоты,
где затерялся одинокий шарик
вертящийся…
Спасибо вам, киты,
за прочную иллюзию покоя!
Какой ценой,
ценой каких потерь
я оценил, как сладостно незнанье
и как опасен пагубный искус —
познанья дух злокозненно-зловредный.
Но этот плод,
ах, этот плод запретный —
как сладок и как горек его вкус!..
Меж тем песок в моих часах песочных
просыпался,
и надо мной был пуст
стеклянный купол,
там сверкали звезды,
и надо было выждать только миг,
покуда снова кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.