я сам не очень верю в экранизацию этого, но у меня взяли на то разрешение наши кинематографисты из института культуры...
Истории моего детства всегда светятся, даже в темноте зимней ночи. Когда за окном пурга, а дома тихо-тихо, я могу отправиться в мир воспоминаний ребенка. Залитый зеленью крошечный лиман с таинственными, удивительными рыбами. Я стою над водой, считая пузыри. Раз, два и три… Меня зовет бабушка, поэтому ныряю в тайну сплетающихся плющей.
За черепной коробкой. Дождь, зелень, пот. Униформа армейского построения. Локоть подполковника прилип к стеклу автомобиля изнутри, носиком тянется ко мне, к ребятам. Мы бежим кросс. Мир буквально на миг сконцентрировался в левом колене, свернулся яркой точкой, ноющим импульсом, и прошел куда-то, в сторону.
Я стою под огромной шелковицей, дурманящей ароматом. Жирные термитники ягод блестят в гуле алого, раскинувшегося по холмам станицы вечера. Журчит песня. Дерево как-то плавно и незаметно чернеет, а за узором ветвей – брызгами звезды, и почему-то слезы. Я вспоминаю свое колено с красивым узором ссадин. Я сижу на толстой ветке, над планетой, и смотрю в небо. Млечный путь замирает царапиной. Бабушка и дедушка смотрят телевизор где-то очень далеко, в ненастоящем мире.
Это – жизнь, настоящая жизнь, пойми, с размаху шепчет солдат в пыльное зеркало. Он прикасается к крестику на груди и читает Отче наш. Рисует крестик напротив лица, прикасается лбом к холоду. Выдыхает. Я знаю один секрет, он очень прост. Над твоим небом царапают стекло вороны. В их серых лапах мертвые звезды. Когда ты вернешься домой, я буду с тобой всегда.
Кисточки огня. Треск проводов. Мое детство плавится под жаром сжатых пальцев. Мне не надо больше опрокидывать голову, чтобы видеть звезды. Мне не надо лезть на самое большое дерево, чтобы плакать. Я лежу на спине, в сортире. Мир сместился в печень. Нечего больше хотеть, и нечего ждать. Тонкая струйка тепла течет, разделяя пополам свет и все остальное.
Я вращаюсь вдоль своей оси. Я представляю себя землей. Книжный шкаф смотрит на меня сверху вниз, как Солнце, да, я улыбаюсь. Темнеет в моих глазах, солоно в моем рту, я опрокидываю пол на себя. Все, что от меня остается - это дыхание земли, чуть сырое вращение и что-то такое, не передаваемое ни словами, ни картинками.
За окном снег. Мне хорошо, я чувствую, что этот миг растягивается в бесконечность и будущего никогда не наступит. Тонут и опускаются на дно минуты. Прошло детство, армия выпорхнула из моей жизни алой жар-птицей.
За примерное поведение
(взвейся жаворонком, сова!)
мне под утро придёт видение,
приведёт за собой слова.
Я в глаза своего безумия,
обернувшись совой, глядел.
Поединок — сова и мумия.
Полнолуния передел.
Прыг из трюма петрова ботика,
по великой равнине прыг,
европейская эта готика,
содрогающий своды крик.
Спеси сбили и дурь повыбили —
начала шелестеть, как рожь.
В нашем погребе в три погибели
не особенно поорёшь.
Содрогает мне душу шелестом
в чёрном бархате баронет,
бродит замком совиным щелистым
полукровкою, полунет.
С Люцифером ценой известною
рассчитался за мадригал,
непорочною звал Инцестою
и к сравнению прибегал
с белладонною, с мандрагорою...
Для затравки у Сатаны
заодно с табуном и сворою
и сравненья припасены...
Баронет и сестрица-мумия
мне с прононсом проговорят:
— Мы пришли на сеанс безумия
содрогаться на задний ряд.
— Вы пришли на сеанс терпения,
чёрный бархат и белена.
Здесь орфической силой пения
немощь ада одолена.
Люциферова периодика,
Там-где-нас-заждались-издат,
типографий подпольных готика.
Но Орфею до фени ад.
Удручённый унылым зрелищем,
как глубинкою гастролёр,
он по аду прошёл на бреющем,
Босха копию приобрёл.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
