2.
Михаил шел в казарму, когда его схватили чечены. Я лежал в мешке. Было темно, но даже не страшно. Я ведь хотел умереть, и просто злился, что вот так… Михаил свернулся калачиком, неврожденной сущностью бился о тугие бока кобылы. Кто-то ударил плетью по мешку, в котором Михаил утробничал потихоньку… Ночь ждала меня всегда, она и сейчас таким размытым вдовьим силуэтом стоит на отшибе утопающего в черноте аула, да тихо подвывает пленному. В их совместном вое можно было услышать печаль и физическую боль от жизни. Ночь пела, я плакал.
-Бэла, - услышал я мужской крик.
Открыв глаза, я обнаружил себя в простой комнате, тускло освещенной парой свечей. Мои руки связаны за спиной, лежу на боку, в маете. Тот, кто привел меня, бросил меня, как что-то крайне ненужное и лишнее, в сторону. Я упал, повредив нос. После того, как ко мне вернулась способность видеть, я разглядел мужчину, своего похитителя, который стоял над убогой кроватью и, видимо, кого-то тряс. Михаил увидел черные волосы красавицы Бэлы. Я приходила в себя не сразу. Что-то тянуло меня в небо, это были руки отца. Он кричал и звал меня по имени. Бэла, мое сокровище, что ты сделала? Отец кричал страшно. Отец привел девушку в чувства. Та мутным взором осмотрелась. Ее глаза. Глаза Михаила. Я их видела в своем сне. Бледность ее лица, она казалась совершенно мертвой. Взгляд только испепелял. Я знал, что этот взгляд называется… Да, это ты… Капли крови капали на деревянный пол с ее запястья. Тусклый свет от пламени завершал, в общем-то, понятную картину…
Демон сидел на стертых ступенях заброшенной часовни и смотрел на Луну. Ему было одиноко без Бэлы, потому что больше она не придет одна. А если и придет, то с ним. Я стоял в сторонке, и слушал его тихие безумством истории. Демон рисовал на земле какие-то знаки. Я тоже был занят. Я все думал, что же заставило меня уйти от отца, и как во всем этом сне я встретил Демона, Михаила, Бэлу? На что похож сон, так это на безумие писателя. Все сюжеты, которые знал, даже те, о которых знать не мог, во сне начинают смешиваться, как в калейдоскопе. Прямая речь, как в кошмаре редактора, по дороге сна теряет всякие нужные кавычки и знаки препинания. Правила и законы оставлены в верхней полочке секретера, секретер стоит в кабинете, кабинет расположился на первом этаже дома писателя, у которого нет дома, нет имени, нет жизни, ничего нет. Амнезия? Сумасбродство? Мохнатая борода психиатра, ворчащая мантрой слова шизофрении? Это был караван вопросов, безмолвно прошедший мимо неопределенно медленно, пока демон рисовал круг на песке. Бэла смотрела ни Михаила всю ночь. Утром отец его убьет. Отец сидел, и смотрел за окно, но Бэла знала – в свои страшные мысли смотрел отец той ночью. Ты не убьешь его – тогда я тоже убью себя. Отец смотрел на свою дочь и вспоминал ее мать. Красавица. Ведьма. Покойница. Невеста дьявола.
Михаил понял, что этой ночью его похитила сама жизнь.
И как он медлил, то мужи те,
по милости к нему Господней,
взяли за руку его, и жену его, и двух
дочерей его, и вывели его,
и поставили его вне города.
Бытие, 19, 16
Это вопли Содома. Сегодня они слышны
как-то слишком уж близко. С подветренной стороны,
сладковато пованивая, приглушенно воя,
надвигается марево. Через притихший парк
проблеснули стрижи, и тяжелый вороний карк
эхом выбранил солнце, дрожащее, как живое.
Небо просто читается. Пепел и птичья взвесь,
словно буквы, выстраиваются в простую весть,
что пора, брат, пора. Ничего не поделать, надо
убираться. И странник, закутанный в полотно,
что б его ни спросили, вчера повторял одно:
Уходи. Это пламя реальней, чем пламя Ада.
Собирайся. На сборы полдня. Соберешься – в путь.
Сундуки да архивы – фигня. Населенный пункт
предназначен к зачистке. Ты выживешь. Сущий свыше
почему-то доволен. Спасает тебя, дружок.
Ты ли прежде писал, что и сам бы здесь все пожог?
Что ж, прими поздравленья. Услышан. Ты складно пишешь.
Есть одно только пламя, писал ты, и есть одна
неделимая, но умножаемая вина.
Ты хотел разделить ее. Но решено иначе.
Вот тебе к исполненью назначенная судьба:
видеть все, и, жалея, сочувствуя, не судя,
доносить до небес, как неправедники свинячат.
Ни священник, ни врач не поможет – ты будешь впредь
нам писать – ты же зряч, и не можешь того не зреть,
до чего, как тебе до Сириуса, далеко нам.
Даже если не вслух, если скажешь себе: молчи,
даже если случайно задумаешься в ночи, -
все записывается небесным магнитофоном.
Ты б слыхал целиком эту запись: густой скулеж
искалеченных шавок, которым вынь да положь
им положенное положительное положенье.
Ты б взвалил их беду, тяжелейшую из поклаж?
Неуместно, безвестно, напрасно раздавлен - дашь
передышку дыре, обрекаемой на сожженье.
Начинай с тривиального: мой заблеванных алкашей,
изумленному нищему пуговицу пришей, -
а теперь посложнее: смягчай сердца убежденных урок,
исповедуй опущенных, увещевай ментов, -
и сложнейшее: власть. С ненавистных толпе постов
поправляй, что придумает царствующий придурок:
утешай обреченных, жалей палачей и вдов…
А не можешь – проваливай. Знать, еще не готов.
Занимайся своими письменными пустяками.
И глядишь, через годы, возьми да и подфарти
пониманье, прощенье и прочее. Но в пути
лучше не оборачивайся. Превратишься в камень.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
