Они завелись предпоследними - сразу же после рыбок, попугайчиков,но, естественно, перед кенарем. Их принес мой сын, и в тот же момент я поняла, что за долгие годы я смогла успешно поддаться дрессировке - люди дрессируются не хуже морских котиков - я имею в виду, что я не стала голосить, задавать глупые вопросы об уборке или, к примеру: "А где же эти оглоеды будут обитать?", я все восприняла молча и покорно, потому что именно в этот момент на меня доброжелательно смотрели две маленькие усатые морды, обитавшие в розово - пошлой до неприличия клетке .
Морды развели активную деятельность, нисколько не тяготясь ни послепереездными хлопотами ,ни всякими лишними соображениями на мой счет - понравились ли?
Экзистенциальные проблемы из-за разлуки с себе подобными в зоомагазине их не беспокоили,а интересы сводились к эпикурейским соображениям - чего бы побыстрее сожрать.
Жрали они много и весело, лишь изредка отвлекаясь на подходящих к клетке,и я поняла, что они искренне разделяют принцип, что интереснее " хлеба и зрелищ " в мире ничего не придумано.
Я терпела.
Когда они начали посвистывать, я поняла - хо - это птицы ...
Наверное, забыв, что, кроме прямохождения, иногда человека отличает еще и присутствие мозгов, я поставила им в клетку колесо, подобное которому крутят трудолюбивые белки. Хо несказанно возрадовались и бросились по нему бегать в районе часа ночи. Столь увлекательный процесс они совершали с упрямством Сизифа - безостановочно и попеременно.
Я лежала в постели под грохот подлого агрегата и надеялась, что у хо проснется сознательность, и они, наконец, покинут этот крутящийся кошмар. Почему я не встала и не вытащила этот пыточный предмет из клетки - я не знаю.
Скорее всего, в этот момент праздновал пиррову победу до сей поры интеллигентно дремавший внутри мазохист - другого объяснения у меня нет. Вечером я задушила мазохиста и вытащила из клетки колесо.
Хо молчали.
В их арсенале оказалась вещица, удачно заменившая колесо, - это была автоматическая поилка, которая практически не интересовала их днем , зато весьма возбуждала ночью. Хо подкрадывался по-ежиному к поилке, быстро теребил металлический штырь язычком - получал свою порцию капелек... и продолжал этот же процесс , сопровождающийся жутким грохотом самой поилки . Напившись, маленькое исчадие отваливало, но другое было уже начеку.
Я называла весь этот процесс "поездкой в Ленинград ", потому что помнила , как когда - то мы в этот самый Ленинград ехали из Белоруссии на поезде.
Мы усердно ехали , колеса стучали.
Спустя много лет в моей жизни это повторилось - хо уезжали в Ленинград каждой ночью, а потом, пристрастившись, еще и днем .Но меня это уже не волновало, так как, кроме хо, в моей жизни были и другие интересные события.
Хо быстренько сделали маленьких и розовых детенышей, и я превратилась почти в кормящую мать, так как их - так сказать - родовое гнездо находилось на втором этаже в клетке, в домике, и младенцы - хо периодически падали со второго этажа на первый. Я, бывшая начеку, хватала детеныша и относила его на ладони к маме - хо, которая сцапывала его зубами небрежно - элегантно и затаскивала в домик, из которого в этот момент вываливался очередной маленький хо.
Перпетуум мобиле на этом фоне - жалкий лентяй и неудачник.
Все разговоры в семье сводились к хо - как выросли маленькие, как скоро они покроются шерстью, откроют глазки - и прочая дребедень, которая занимает всех нормальных родителей в мире.
В том, что мы с мужем стали родителями, я не сомневалась.
Как - то раз сын, уходя на тренировку, вытащил маленьких из домика , потому что заботливая мамаша в качестве хобби иногда могла кем - то из хо-малышей пообедать, а у сына не получалось это проконтролировать.
Когда мы вернулись, оказалось, что один хосик исчез - удрал из коробочки.
Признаюсь, что мне стало очень и очень не по себе - вспомнились мультфильм "Мама для мамонтенка" и фильм "Белый Бим Черное Ухо".
Я бы-честное слово - не поверила бы, если бы услышала это от кого-нибудь - маленький пищащий хо сидел на полу возле клетки.Он прополз, прошагал, проплелся на своих куцых лапках расстояние около двух метров от дивана, на котором стояла коробочка, до клетки возле телевизора - И НАШЕЛСЯ!
Не знаю, каким сигналом призвала его к себе мамаша, но я честно считаю этот путь подвигом - на моих глазах он обычно мог делать только несколько шагов и падал.
Великое дело - ЖЕЛАНИЕ И ВОЛЯ!
Уже несколько последующих поколений хо, которых мы сдаем, живут в зоомагазине, и я не могу сказать, что очень радуюсь моменту расставаний, но маленькие хо подрастают , заводят свои семьи, и я просто понимаю, что вольер в десяток метров, кишащий хо, не совсем впишется в трехкомнатную квартиру .
Мы работаем над их образованием, регулярно подбрасывая в клетку разрезанные на квадратики газеты .Хо замирают, получая разноцветные кусочки .
Пластиковый домик внутри клетки сменился деревянным, и в каком настроении я ни вернулась бы домой, меня неизменно встречает дежурно торчащая, как из скворечника, чья - либо усатая морда .
Когда хо набивают свои щечки, они становятся похожими на львят - только вокруг головы вырисовывается не грива, а мешочки с полезными вещами - семечками, свекольной кожурой или картофельными очистками.
Не так давно я цеплялась к сыну, чтобы он сказал что - то обо мне :" Ну , скажи, скажи, какая у тебя мама ! "
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
