Во время спортивной эйфории, когда москвичи и вся страна обсуждали спортивные результаты, когда правительство Совдепии умиротворённо читало спортивные отчёты олимпиады, вдруг произошёл сбой. На светлом небосводе появилось тёмное облачко: "Что такое? - возмутилось самое демократичное правительство в мире. Кто позволил сообщать?"
Телефонная река потекла в одном направлении: "Он умер". "Когда случилось? - Вчера ночью, в Вечёрке опубликовано." "Нет Володи Высоцкого."
В газете "Вечерняя Москва", в её подвале маленькая заметка-некролог:" Умер ведущий актёр театра на Таганке - Владимир Семёнович Высоцкий."
Этой нашей "Вечёрке" следует за смелость поставить памятник, или установить памятную доску на фасаде здания газеты, за журналистскую честность.
Вся Таганская площадь была запружена людьми. Люди сидели на вставших троллейбусах, на крышах домов. Конная милиция беспомощно гарцевала по проезжей мостовой, но никаких нарушений общественного порядка не наблюдалось. На фасаде театра "Таганки" портрет В.С.Высоцкого, Володи. Молодёжь писала ему свои горькие послания, приклеевая на стены театра. Магнитофоны игралаи его песни. Люди по возможности переписывали их друг у друга.
Я был поражён сплочённости москвичей. Особенно, активно вели себя девушки, обычные московские комсомолки, но в эти дни они выполняли не комсомольские поручения, они по хозяйски, достойно поддерживали и оформляли этот траур, эту всеобщею горечь. Несколько дней театральная стена, была "Стеной плача". Народ стоял огромной молчаливой толпой, глядя в сторону театра. Но это была не праздная толпа любопытных, это были люди- скорби, люди-протеста. И я в эти печальные дни июля 1980 года был среди них. роман койфман
Меня любила врач-нарколог,
Звала к отбою в кабинет.
И фельдшер, синий от наколок,
Во всем держал со мной совет.
Я был работником таланта
С простой гитарой на ремне.
Моя девятая палата
Души не чаяла во мне.
Хоть был я вовсе не политик,
Меня считали головой
И прогрессивный паралитик,
И параноик бытовой.
И самый дохлый кататоник
Вставал по слову моему,
Когда, присев на подоконник,
Я заводил про Колыму.
Мне странный свет оттуда льется:
Февральский снег на языке,
Провал московского колодца,
Халат, и двери на замке.
Студенты, дворники, крестьяне,
Ребята нашего двора
Приказывали: "Пой, Бояне!" –
И я старался на ура.
Мне сестры спирта наливали
И целовали без стыда.
Моих соседей обмывали
И увозили навсегда.
А звезды осени неблизкой
Летели с облачных подвод
Над той больницею люблинской,
Где я лечился целый год.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
