Утром в понедельник на главной редакционной летучке мне в кои-то веки удалось обрадовать Головонога (сорокапятилетний главный редактор имел большую лысую голову, маленькое туловище и длинные ноги) новой идеей. Проинформировав собравшихся о том, что в Госдуму поступил законопроект о запрете рекламы гадалок, ясновидящих и прочих магов и волшебников, я изъявил желание сходить к представительнице потусторонних сил, рекламирующей свои услуги в нашей газете, и заказать ей для себя приворот кого-нибудь из наших сотрудниц по фотографии. Головоног задрал на лоб свои плюс восемь и начал радостно прыгать в своём кресле:
– Исключительно верная и своевременная задумка! А фотографию возьми у Петькиной. Она женщина одинокая, серьёзная – её ни одной ворожее не одолеть, а ты Салтыков… – главный обречённо махнул в мою сторону рукой. – Тебя ни одна ведьма не возьмёт. На двуногих кобелей волшебные чары не распространяются. В бухгалтерии возьмёшь, сколько надо для оплаты… гхм, услуг… А кстати, сколько эта лабуда стоит?
Неожиданно отозвалась Светка из спортивного отдела:
– Приворожить – от пяти до десяти тысяч…
– Сколько?! – «плюс восемь» сами собой свалились с крутого лба Головонога на мясистый нос, от чего удивлённые глаза стали в два раза больше. – Да за такие деньги мне любая даст!
– Не любая. – Это отозвалась наша красавица – финансовый обозреватель Валюшка Краммер. В редакции все знали, как она вот уже два года стойко держит оборону от сексуальных домогательств лысого сатира.
– Я имею в виду нормальных баб! – парировал Главред, нажимая на слово «нормальных» и бросив взгляд на Галину Петькину. Галина густо покраснела и сделала вид, что читает периодику.
Тут в разговор встрял Коломеец. Он руководил рекламным отделом, имел кучу тёмных связей в различных областях бизнеса, что обеспечивало неиссякаемый прилив клиентов, желающих возвестить всему миру о своих пластиковых окнах или безумно дешёвом отдыхе на Кипре или Гавайях. Потеребив кончик острого носа, он гнусаво выдал:
– Гавённая идея. Гадалки, маги и волшебники дают нам до восемнадцати тысяч еженедельно, это семьдесят-восемьдесят в месяц. Этот придурок, – Игорь ткнул карандашом в мою сторону, – распишет так, что полгорода хохотать будет. Я его знаю. Дума, ещё неизвестно, примет или нет дурацкий закон, а клиентов – заметьте, стабильных клиентов – мы можем лишиться. Поручите лучше Салтыкову на птицефабрику Дорохова смотаться. Говорят, он бройлеров модифицированными добавками кормит, а это может привести к мутациям. Тема тоже горячая, он справится, – закончил рекламщик и усмехнулся.
А мне стало не до смеха. Дорохов, по кличке Дора, был известным в городе бандитом, которого серьёзно подозревали в физическом устранении своих конкурентов – доказательств не нарыли, а то бы сидеть ему не пересидеть вместо того, чтобы честным бизнесом заниматься. Писать (или пИсать) против Доры было довольно опасно. Интерес Коломейца тоже был понятен: Дорохов никак не хотел размещать рекламу в нашем издании.
Все ждали решения лысого Главреда. Партократ, последней самой гнилой советской волны, безумно любил быть «в теме» перед начальством. И хотя никакого натурального начальства над газетой давно не было, для Головонога это ничего не значило – он находил своих начальников сам. Сегодня это был Политсовет партии власти, чьи указания он почитал за самые строгие приказания. А в эти выходные ему звонил «Сам» и долго объяснял, какой это нужный и важный законопроект, «дающий по рукам» всяким невежам и обманщикам. Да и фамилия Дорохова о многом говорила. В том числе и о том, что этот убивец вкладывал немалые средства в деятельность той самой партии, которая благосклонно дарила ему индульгенцию от уголовного преследования…
Наконец, главный вновь водрузил на лоб свои бинокли и бодро подвёл черту:
– Не в деньгах счастье! Салтыков, зайдёшь в бухгалтерию, возьмёшь… возьмёшь червонец и за этот червонец ты мне накатаешь целый субботний подвал с фотографией и ещё запишешь весь обряд на диктофон… Для прокуратуры!.. Петькина! Выбери фотографию получше. Ну, где ты лет на пять моложе… – от такой бестактности всех присутствующих, кроме Коломейца, передёрнуло, а Галина и вовсе расцвела всеми своими конопушками, молча кивнула и быстрым шагом вышла из кабинета.
Я готов был врезать двуногому осьминогу по его блестящей лысине. Не то чтобы зав. новостным отделом мне нравилась, но я был бесконечно благодарен ей за то, что лет пять назад, после очередного развода и потери престижной работы, когда в один день я оказался без дома, семьи и заработка, она, недолго думая, приютила меня в своей холостяцкой однокомнатной квартире до того момента, как мне удалось снять приличное жильё.
Галина была старше меня почти на десять лет, но у меня в голове (или ниже пояса) сидел неведомый бес, шептавший на ухо, что женщина до самой смерти может оставаться желанной. Поэтому, в первый же вечер после бутылки вина и ужина, улёгшись на полу, я нагло произнёс:
– Галя, здесь ужасно жёстко спать. Можно, я лягу к тебе?
Женщина тихим голосом ответила, что можно.
Была она нежной, мягкой и отзывчивой на ласки, но какой-то слишком… послушной. Поэтому наши отношения быстро закончились, едва я от неё съехал. Правда, мне удалось так себя повести в редакции, что ни у кого не нашлось желания судачить по этому поводу…
Впрочем, тихую женщину в редакции по-своему жалели: все знали, что Головоног бессовестно и нагло пользовался безотказностью женщины, практически ничего не давая взамен и не обещая никакой перспективы в будущем. Но она была слишком терпелива.
2.
Галина поймала меня на выходе из бухгалтерии и потащила в пустую курилку. Там, сжав мою руку, громким шёпотом принялась уговаривать меня:
– Димочка! Я тебя умоляю, давай, ты возьмёшь к гадалке не мою фотографию. Ну, от всего сердца прошу, возьми любую другую, только не… Не смейся, Дима, но я боюсь всех этих гадалок и магов. У нас в Свердловской области в соседнем селе был дядька один. Так его колдуном звали. Он скотину лечил, детишек от сглаза и прочее. Сильный, говорят, колдун был, хорошо людям помогал, но… имел одну слабость: если какая баба ему глянется, он на неё чары наведёт, и та бедная начнёт к нему по ночам шастать… Из-за этого и пострадал он – сгорел в одночасье. Люди шептались, что это обиженные мужики его в собственном дому подпёрли и сожгли, а он, де, село проклял – с тех пор все ребятишки тамошние умирали в младенчестве. Так и захирело красивое и богатое поселение…
Галя вплотную приблизилась ко мне и, заглядывая в глаза, продолжила:
– Димочка, ну обещай мне взять другую фотографию?
– Ты что, любишь этого лысого монстра? – неожиданно для себя спросил я.
– Константин Альбертович обещал на мне жениться, – Галя теребила пуговку на своей кофточке. – Правда, это было давно, но…
Я, конечно же, не мог отказать ей:
– Не бери в голову, милая! – Галина облегчённо вздохнула, ткнулась в мою щёку мягкими губами, грустно улыбнулась и вышла из курилки.
«Как собака», – подумалось мне…
А дальше я задумался над тем, чью же фотографию взять в качестве эксперимента. Чужих нельзя – проверить весьма трудно, да и уговаривать замучаешься. Из своих все женщины были холостыми. Пожалуй, нетрудно было бы уговорить Светку, бывшую спортсменку-гимнастку, но у неё имелась пассия из числа олимпийских чемпионов по классической борьбе – могли возникнуть проблемы. К тому же, если проанализировать её реплику на редакционной летучке, можно предположить, что она сама обращалась к магу или колдунье.
Подумав, я решительно направился к Валюшке. Валентина Крамер – высокая брюнетка с умопомрачительной фигурой – особая статья моих воспоминаний. Обжившись в редакции, я немедленно начал ударять за ней, полагая, что двоим свободным и одиноким людям, грех не объединить свою молодость и неутомимое желание плоти, но неожиданно оказалось, что Валентина всё своё желание удовлетворяет отнюдь не с мужчинами. Как-то раз, нахально напросившись к ней в гости, нашёл там не менее рослую и умопомрачительную блондинку, которая оказалась давней партнёршей в сексуальных утехах нашего экономического обозревателя. Осушив бутылку шампанского, они предложили мне развлечься втроём, при этом заявив, что главные роли исполнять будут они, а мне отведут, так сказать, декоративную функцию. Пришлось отказаться и трусливо покинуть место событий…
На следующее утро Валюшка со смехом проговорила:
– Димчик! Ты классный парень и, наверное, бабам с тобой хорошо, но извини – мне нравятся исключительно женщины, и пока менять ориентацию я не собираюсь. А может, и никогда не поменяю, – она потрепала меня по щеке, – давай, останемся просто друзьями?
И мы остались. Главный редактор этого не знал и, по простоте бывшего комсомольского работника, полагал, что получает отказ единственно по причине малой суммы, предлагаемой брюнетке за благосклонность.
Валентина выслушала меня и неожиданно легко согласилась:
– Дима! Конечно, возьми. Никакому магу не совратить меня и не заставить бегать за мужиками. Даже интересно будет посмотреть.
Она выбрала из личного архива чудесное фото, которое я немедленно спрятал в бумажник.
Итак, я был вооружён, оснащён и готов сражаться с мракобесием на уровне нашего областного центра. В портфеле притаились диктофон и скрытая камера, в портмоне – деньги, фотография Валентины и объявление о предоставлении услуг ворожеи, чей адрес находился в двух кварталах от редакции. Набросав с десяток вопросов представителю культа, я приготовился следующим утром идти и громко разоблачать обман всех этих многочисленных магов, волшебников, колдунов и гадалок всех мастей и направлений.
Вечером чешское баночное пиво хорошо пошло под кинокартину Паоло Позолини, а ночью мне приснились Валентина и Галина, которые никак не могли поделить между собой моё молодое тело. В конце концов, они занялись любовью друг с другом, напрочь забыв обо мне. Я почему-то тасовал в руках фотографии Головонога и Коломейца, соображая, кого лучше взять завтра к гадалке. Было тревожно и мерзко…
3.
Во вторник утром всё пошло не так. Во-первых, я проспал. Будильник предательски промолчал, голова болела, словно вчера я выпил не «забугорного» пива, а паршивую «Балтику» под № 9. Во-вторых, по закону подлости, с неба лил довольно-таки приличный дождь и дул совсем не июльский ветер. А зонта у меня не было. И, в-третьих, мобильник показывал шесть пропущенных звонков и все – от главного редактора. Наскоро побрившись и выпив чашечку кофе, я набрал номер начальника. Из трубки немедленно раздался визг взволнованного Головонога:
– Ты где должен быть, а?! Скоро обед, а он ещё не вставал. Где твоя гадалка? Адрес давай быстрее!
Я естественно ничего не понял. Особенно в той части, где у меня спрашивали адрес, по которому я собирался идти выполнять редакционное задание. По сценарию лысого главреда там не должно было находиться, если только он не решился всё переиграть. Я так и спросил:
– Так Вы что, решили сами к бабке идти?
– На кой ляд мне твоя бабка сдалась? Тебя будут сопровождать двое сотрудников – один из ОБЭП, другой из прокуратуры. Понял? Давай быстро адрес.
Остатки сна мигом вылетели с моей головы, а потом… Иногда, совсем редко, в моей светлой голове происходит замыкание и тогда изо рта может донестись такое… В этот раз, например, нежное ухо партократа-редактора услышало следующее:
– Слушай, осьминог ампутированный! Ты за кого меня держишь? Тебе кто дал право из меня «сексота» делать? Возьми свой занюханный червонец и беги вприпрыжку со своими ментами и прокурорами куда заблагорассудится, а я подставной уткой не работал и впредь не собираюсь. Ты меня понял?!
На конце трубки повисло долгое молчание, а затем раздались гудки – мой начальник прервал соединение. И только в этот момент я понял, что потерял ещё одну работу, и что другую найти будет довольно проблематично, ибо Головоног имел связи со многими изданиями, к его мнению прислушивались. В холодильнике каким-то чудом отыскалась не выпитая вчера банка пива, поэтому я с лёгкостью произнёс вслух: «А и чёрт с тобой, задница с ушами!» Но выпить пива в это утро мне было явно не суждено. Только лишь устроился в кресле, как заурчал мой мобильный: экран высветил фамилию Главреда. Чертыхнувшись, я приготовился отражать натиск оскорблённого начальства, однако в трубке вполне миролюбиво прозвучало:
– Будем считать инцидент с правоохранительными органами недоразумением. Забудьте. Задание остаётся в силе, его надо выполнить. И… – собеседник некоторое время мялся, – прошу всё-таки не забывать о субординации. Главный редактор пока ещё я, поэтому будьте добры впредь обращаться ко мне на «вы» в любой ситуации. Вам понятно?
Я изобразил на лице широчайшую улыбку и как можно радушнее произнёс:
– Конечно, Константин Альбертович! Я уже бегу…
«Э-ге-ге! – думал я, заканчивая одеваться. – Оказывается, некоторая грубость с начальством идёт ему на пользу. Но… важно не перегнуть палку,» – подытожил я, сбегая вниз по лестнице.
Дождь почти закончился, поэтому недолгий путь до нужного дома я прошёл без проблем. В тёмном подъезде пахло всем тем, что так любезно предложил развивающийся капитализм гражданам, сумевшим смело отказаться от достижений застойного советского периода, в числе которых были бесплатные туалеты и горящие лампочки в подъездах. Поднявшись до третьего этажа, я не только посчитал, сколько примерно кошек и собак справляют нужду вместе с человеческими особями, но и познакомился с ассортиментом наркотической дури, употребляемой молодёжью в этом оазисе беззакония.
Дверь ворожеи я распознал бы и без номера: железная поверхность пестрела различными нехорошими надписями, самыми приличными из которых были «коза» и «дура». Кроме того, внизу виднелись следы недавнего поджога – кто-то, видимо, был так обозлён, что пытался сжечь если не колдунью, то хотя бы её логово. Всё говорило о том, что практика служительницы культа находится в самой активной фазе. Я почувствовал внутри некий зуд и волнение, сходное, по всей видимости, с волнением охотничьей собаки, взявшей след зверя.
Поднося палец к звонку, я бодро произнёс: «Жми смелее, парень! Тебя ждут великие дела!»
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
