Я на корабле: стенки толстые, высокие и прочные, дна нет. Первое, что я ощущаю холод, который поднимается снизу. Огромные куски льда под нами: мы – нас много – перемещаемся по кораблю, держась за борта, на которых сделано что-то наподобие маленьких ступенек и лавочек для сидения.
Люди разные – некоторые как будто мне знакомы, некоторые знакомы точно. Но большинство людей до странности похожи на обезьянок. «Они здесь уже давно», – говорит мне кто-то.
«Что же вы здесь делаете? – спрашиваю я. – У вас даже книг нет».
Все смотрят на меня с удивлением. «А ты помнишь, какие они», – слышу хриплый голос.
Я чувствую опасность. Сжимаю в кармане маленькую Книгу в бархатной синей обложке, эту единственную книгу здесь.
Стихают шорохи и стуки от перемещений по бортам. Все смотрят на меня.
Я понимаю, чего они хотят. Открываю Книгу, читаю.
Кажется, я здесь уже давно. Затекли руки, ноги онемели. Читаю.
Вдруг что-то выбивает Книгу из рук. Прыгать в воду нельзя: лед извергается пламенем, когда в него попадает человек. Я сама видела, как обезьян поглощала дикая пучина. Хватаюсь за лестницу, пытаюсь дотянуться до Книги. Все смотрят на меня в оцепенении. Прошу: «Если вы подержите меня за ноги, я достану книгу». Никто не хочет помочь, наоборот, когда я почти дотягиваюсь до Книги, кто-то кидает в нее огромный тяжелый камень. Книга скрывается подо льдом.
Я плачу…
Вдруг кто-то подходит и шепчет: «Надо было спуститься на тросе».
«Здесь же нет ничего…»
Слышу хохот вначале на ухо, потом со всех сторон. С мачты обезьяны сбрасывают веревки и все, находящиеся на корабле, начинают летать на них из стороны в сторону. Они хотят меня сбросить под лед.
«За ее книгой», – слышу тихий смешок.
Но они лишь задевают меня своими ледяными руками, почему-то боятся схватить или толкнуть вниз.
Хотя мне как будто все равно.
Я плачу… До оцепенения…
Внезапно чувствую тепло внутри – успокаиваюсь молитвой. Ухожу, чтобы по памяти записать Слова этой Единственной Книги. У меня ведь еще есть тетрадь и карандаш. Я так много раз читала Ее, что, кажется, помню все. Меня переполняет уверенность. Карабкаясь по бортам, добираюсь до какой-то двери, которую раньше не замечала.
«Не откроешь – никто никогда не мог».
Открываю и ухожу…
Дорогая передача! Во субботу чуть не плача,
Вся Канатчикова Дача к телевизору рвалась.
Вместо, чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться,
Вся безумная больница у экрана собралась.
Говорил, ломая руки, краснобай и баламут
Про бессилие науки перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части, все извилины заплел,
И канатчиковы власти колят нам второй укол.
Уважаемый редактор! Может лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают, дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают, то руины говорят.
Мы кое в чем поднаторели — мы тарелки бьем весь год,
Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врет.
А медикаментов груды — мы в унитаз, кто не дурак,
Вот это жизнь! И вдруг Бермуды. Вот те раз, нельзя же так!
Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни,
И не испортят нам обедни злые происки врагов!
Это их худые черти бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году.
Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС,
Тут примчались санитары и зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек,
Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы,
Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют, раскалились добела.
Вот как сильно беспокоят треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет.
Подал знак кому-то, значит, фельдшер, вырви провода.
И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?»
Мы ответим нашим чадам правду, им не все равно:
Удивительное рядом, но оно запрещено!
А вон дантист-надомник Рудик,у него приемник «Грюндиг»,
Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком,
А к нам попал в волненьи жутком,
С растревоженным желудком и с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне, и сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз.
Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски,
Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме.
Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли.
И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник — незакрытый пуп Земли.
«Что там было, как ты спасся?» — Каждый лез и приставал.
Но механик только трясся и чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж.
Он над нами издевался. Ну сумасшедший, что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник,
Говорит: «Надо выпить треугольник. На троих его, даешь!»
Разошелся, так и сыплет: «Треугольник будет выпит.
Будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь!»
Пусть безумная идея, не решайте сгоряча!
Отвечайте нам скорее через доку-главврача.
С уваженьем. Дата, подпись... Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзоветесь мы напишем в «Спортлото».
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
