Положив трубку, Наталья Александровна тяжело вздохнула. Светящиеся в темноте электронные цифры констатируют, что осталось спать всего четыре часа.
«Нужен мне ее Петя как мартышке очки. У меня такой проект горит, а она все про любовь. Надоело с ней сюсюкаться, но куда денешься. Ольгу она хоть как-то смотрит.
А Петя тот еще мотылек: и вашим, и нашим. Даже трубы нормально не может поставить. Дожать его что ли через СтройМаш?! Пусть подергается. Чтобы в голову его дурную больше не приходило дешево шантажировать серьезных людей. Откопал ведь где-то фотки! Или заранее продумал? Зря я поддалась тогда, знает, прохвост, на какие кнопочки нажимать, чувствует нужные струнки. А я что ли не жалела? Не убивалась, когда он Настену в лимузине вез в ЗАГС? Да я чуть с балкона не прыгнула…»
Размышляя, она затянулась ментоловым дымом и откинулась на прохладную спинку кожаного дивана.
«Думал, не выкручусь, деньги принесу на блюдечке. Ха-ха, 10000 зеленых, с ума сойти! Бедный стареющий Мотылек. Женщины дорого стоят?»
Номер в дорогом отеле излучает комфорт. Взяла со столика пакет с молотым кофе и заправила кофе-машину. Спать уже не хочется. В Питере намечается крупная подковерная сделка. Мысли рассыпаются, ускользают, надо помнить и учитывать каждую мелочь.
«Если выгорит, можно больше не корячиться и не выкручиваться, а спокойно сидеть на своем мягком кресле и ждать пенсии. Проблема в рисках. Мэр, конечно, все контролирует, но если что не так, сяду-то я, Наталья Александровна Ухорева. А Павел Константинович просто возьмет нового начальника жилищного отдела и забудет, как меня зовут. Что тогда будет с Олей?»
Наталья Александровна прошлась до окна и обратно, прогнула все еще дивную стройную спину и плавным движением рук собрала длинные волосы в пышный хвост. Заметив свое отражение в большом зеркале, она оценила шансы на успех. «Выгорит обязательно!»
-2-
Детство Оли трудно назвать счастливым. Но и несчастливым назвать его нельзя. Обычное, как у всех: мама, вечно занятая и отрешенная, папа отсутствует как понятие, большая квартира в новом доме, набитая одеждой, техникой, куклами Барби и полуфабрикатами из дорогого супермаркета. И при этом полное одиночество. Она привыкла. Ей хорошо и спокойно одной.
К пятнадцати годам Оля обнаружила, что такие «умные» и «взрослые» взрослые сами не понимают, что делают. И уж тем более, не осознают, что говорят и каких последствий ждут от сказанного! Каждое утро мама просит: «Не забудь поесть вовремя суп». Хотя прекрасно знает, что Оля терпеть не может суп и есть его не будет. Если Оля попробует маме честно сказать, что суп есть не собирается, мама начнет ругаться, читать лекции о желудке, здоровье, диете. Придется ее слушать, чтобы потом снова честно сказать: «Все равно не буду». А вот если покивать и потом вылить противное варево вон, предварительно разогрев в кастрюльке и испачкав тарелку, тогда никаких вопросов. Мама спокойна и довольна!
Прямой путь честности не выдерживает испытания жизнью. Взрослые любят ложь, они не могут без лжи, как курильщик без табака. Оля это усвоила и активно использует в любых отношениях. Учителя в школе уважают и ценят умницу Олю Ухореву. «У нее мама – большой человек». Соседки по подъезду умилительно кивают, встречая Олечку, и милосердно прощают ей мини юбку и вишневый маникюр. Она же такая отзывчивая и добрая! «А мама у нее знаете, где работает?!»
Единственным человеком, с которым не захотелось лукавить, оказался Макс. Он неожиданно и как-то слишком вероломно нарушил ее уютное одиночество. Ворвался в сердце и устроился поудобнее вместе с любимым плеером, модными татуировками и огромным догом Вилкиным. Вообще-то официальное имя Вилли, но Макс величает этого старого пройдоху именно Вилкин.
Мужчина всегда был чем-то абстрактным и далеким для Оли. Единственный представитель мужской части человекообразных в ее окружении - дядя Петя: нервозный, рассеянный, угодливый развлекатель, который всегда думает только о работе. Источает лишь искусственный пластмассовый аромат модной туалетной воды, который не способен будоражить и гипнотизировать. Таков мужчина. Для Оли это единственная неизбежная истина.
Но появился Макс, и привычная картина мира треснула по швам. Макс потряс, переключил с одного канала приема сигналов из космоса, на десять! Он таскает ее по клубам, знакомит с приятелями, научил по-настоящему есть и пить жизнь, тусить, «не париться» по мелочам, «зажигать по полной». И запах! Этот новый запах сладкого неизведанного восторга. Новый запах мужчины! От Макса веет табаком, мятной жвачкой и телом, молодым, крепким, жарким.
- Мамаша твоя точно не явится? – вяло поинтересовался Макс, когда Оля положила трубку.
- Нет. Она же в Питере. Командировка на два дня.
- А то знаю я, сначала позвонит, а потом прыг в самолет и нА тебе! «Соскучилась по дочурке»! – Макс смешно передразнил Олину маму, сладко потянулся на простынях большой кровати в спальне этой самой мамы, зажег ночник и принялся рыться в карманах джинсов, которые валялись на полу.
В четырехкомнатной квартире Макс чувствует себя неуютно. Постоянно путается в комнатах, бродит в поисках кухни и ванной. Его общая с мамой хрущевка в Туле не годится для нормальной жизни молодого организма. Мама любит доставать вопросами, вечно сует нос в жизнь. Пусть радуется, что он покупает ей лекарства. И не важно, откуда деньги. Ну какая разница!
Макс отшучивается, что получает ленинскую стипендию в своем лесотехническом техникуме. На самом деле из полученного в школе багажа знаний в жизни удалось применить только способности к рисованию. Макс долго посещал художественную школу и проявлял серьезные способности. Тату-салон поглотил талантливого мальчика с аппетитом и взаимной выгодой. Макс считает, что нашел свое место под солнцем и вполне спокоен за будущее.
- Да нет, не бойся. Все железно, - Оля с интересом рассматривает обнаженное тело своего Мужчины, отмечая особенности и подробности.
- А то мне в час ночи не охота тащиться в Тулу, сама понимаешь.
- Скоро будешь здесь жить, потерпи. Я маму подготовлю.
- Терпеть уже некогда, малышка, ты же знаешь. Весной в армию. Будешь меня ждать, а? – долго тяжело смотрит Макс в зеленые глаза Оли.
Она хитрой змейкой подползает к распростертому, налитому мышцами, телу, обвивает и прижимается щечкой к особенно стильной татушке в виде странного существа с человеческой головой, ногами коня и хвостом рыбы. Гладит ладошкой симпатичное чудище.
- А это кто?
- Ихтиокентавр.
- А кто он?
- Он служит морским богам! Умный, как человек, стремительный, как конь, и плавает, как рыба.
- А в армию ты не пойдешь, понял? – неожиданно заявила Оля.
- Малышка, чтобы «не ходить», надо знаешь сколько бобла? Тебе и не снилось. В салоне год горбатиться. Ничего, Ольчик, все путем. Подождешь меня чуть-чуть и поженимся. Два года, ерунда! Потом в свадебное путешествие махнем! Хочешь в Японию?
- В Японию?!
- Там сакура красиво цветет, говорят. И роботы, куда не шагни, умные! Есть такой робот: сам в интернет изображение передает, скорую помощь и МЧС может вызвать. Еду готовит, ботинки чистит и даже лекции из университета транслирует! О!
- Хочу в Японию! Хочу в Японию! – Оля обернулась одеялом на манер кимоно и зашаркала мелкими шажочками по кровати, - И там мы поженимся по самурайским традициям! Ура!
- Иди-ка сюда, гейша глупенькая, - Макс захохотал, сбил с ног «японку» Олечку и накрыл собой, окутывая гипнозом своего аромата.
-3-
Вторник. Девять утра. Варю кофе, проводив всех своих. Голова прояснилась. Неожиданно пришла мысль. Чтобы ее проверить, пришлось внимательно прочитать текст в письме с фотографиями. Мне предлагали заплатить за дополнительную информацию именно 10000 и именно баксов! И кто же все-таки автор? Детективное агенство «Мистер Х». Феерично!
Сопоставив факты, домыслив совпадения, я поняла, что Наташка тоже получила фотографии с вечеринки. Конечно, с чего бы ей вдруг среди ночи так торопиться и рассказывать о давнем эпизоде. Она решила обойти шантажиста и рассказала все сама!
Судя по всему, надо ждать еще писем. А точнее одного любопытного письмеца, которого явно не хватает в общем паззле, сложенном вокруг трех взрослых людей нежными детскими пальчиками.
Письмецо не заставило себя ждать.
«Дорогая тетя Настя. Я больше к вам не приду. И разговаривать не собираюсь. Поэтому пишу письмо. Вы довели меня до точки. Вы не хотите верить, отмахиваетесь от очевидных вещей. Я жду ребенка от плохого гадкого мужчины, который ответит за свое преступление! Мое молчание слишком дорого стоит. 10 тысяч баксов.
Оля».
Вопрос теперь только в том, зачем вдруг понадобилось столько "баксов"?!
Хорошая сумма! Кругленькая. И немыслимая для Оли. Машина? Жилье? Путешествие? Это все равно останется недоступным для несовершеннолетнего ребенка. Тогда для чего столько денег?
А если она не одна?! Вопрос тогда не для чего, а для кого?
Ясно одно: «человечек», которому Оля собирает на «подарочек», не будет его возвращать.
Девочка связалась с наркоманом, аферистом, садистом, мошенником или маньяком! С кем-то, кто требует денег с беззащитного малолетнего человека. Ситуация не так безопасна, как кажется.
Посоветоваться что ли с Наташкой?
Не поверит. Родители слепы и глухи, когда дело касается их чада, защитная реакция. И, кроме того, она в Санкт-Петербурге.
С Петей?
Нет, ему нельзя нервничать, язва приведет его на операционный стол. Хватит с него разборок.
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
