Если бы Бог назначил женщину быть госпожой мужчины, он сотворил бы ее из головы, если бы - рабой, то сотворил бы из ноги; но так как он назначил ей быть подругой и равной мужчине, то сотворил из ребра
If you like French cinéma, particularly la nouvelle vague, you must have noticed that hardly a film can do without a scene where there is a bookshelf. A bookshelf ranged with books is a symbol of unhurried intellectual comfort of a bourgeois society and is far more important than a mere container of information or an entertainment box - it has become an element of culture. Books in French cinéma have white or yellowish spines (a traditional element of more expensive literary press) but occasionally among them you can spot a dark-spined, short and sturdy volume. It is, no doubt, from the collection ”Bibliothèque de la Pléiade” - the most authoritative and prestigious French literary edition. The collection numbers hundreds of gold-plaited volumes, printed on very thin paper which makes it possible to fit over thousand pages in each one. Seen in Rohmer, mentioned in “Pale Fire”, “La Pléiade” has also become an element of culture. These volumes, some already collectors’ items, are very expensive, with prices anywhere from fifty to two hundred dollars.
I found one in a neat little bookshop in Brooklyn that sells books of quality. I come to it once a few weeks to look for used books that I can’t find anywhere else. Prices are written in pencil on the inner cover and rarely go above ten dollars. On a top shelf, I saw a volume of “Pléiade” - it was a Jean Giono. Somebody wrapped it in a transparent film, there was a library stamp on the first page, but otherwise it was in perfect condition. The inner cover was unmarked - no price. There were only rare, expensive books on the top shelf and I put it back where it stood. Might be fifty dollars, I thought, if not more. Every time I came to the shop I saw it there, standing on the top shelf, unnoticeable to most customers and waiting to be appreciated by some discerning reader. I never owned a single “Pléiade”. I only borrowed them from the university library and treated them as you treat original Picasso paintings. When I saw volumes of “Pléiade” in bookstores in Europe they were on display behind glass, in locked stands. You would need to ask for a key to even hold the book in your hand. And there it stood - right above me, accessible, ready to be bought, my first “Pléiade”. I climbed the ladder, opened it, searched in front, at the back. No price. Don’t even ask, I thought, they didn’t want to leave pencil marks on it. Probably hundred dollars. And I left the shop in dismay.
But the little book was still there, after two months, and I couldn’t hold on any longer. I squeezed it in my hand and walked resolutely to the cashier. A skinny, unshaven youth at the check-out counter took the volume in his hand as I asked him: “How much is it? There’s no price anywhere inside”. He opened it, turned it from side to side. The book was in an unknown language, the author was unheard-of. He tossed it in the air, as if to price it by weight, and, still perplexed, finally said:
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
"Доброе дело! Хорошее дело!"
Чтоб звезды обрызгали
Груду наживы:
Коньяк, чулки
И презервативы...
Двенадцатый час -
Осторожное время.
Три пограничника,
Ветер и темень.
Три пограничника,
Шестеро глаз -
Шестеро глаз
Да моторный баркас...
Три пограничника!
Вор на дозоре!
Бросьте баркас
В басурманское море,
Чтобы вода
Под кормой загудела:
"Доброе дело!
Хорошее дело!"
Чтобы по трубам,
В ребра и винт,
Виттовой пляской
Двинул бензин.
Вот так бы и мне
В налетающей тьме
Усы раздувать,
Развалясь на корме,
Да видеть звезду
Над бугшпритом склоненным,
Да голос ломать
Черноморским жаргоном,
Да слушать сквозь ветер,
Холодный и горький,
Мотора дозорного
Скороговорки!
Иль правильней, может,
Сжимая наган,
За вором следить,
Уходящим в туман...
Да ветер почуять,
Скользящий по жилам,
Вослед парусам,
Что летят по светилам...
И вдруг неожиданно
Встретить во тьме
Усатого грека
На черной корме...
Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу,
Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот,-
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
"Ай, Черное море,
Хорошее море..!"
1927
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
