Во второй половине восьмидесятых я был молод, глуп, категоричен и очень наивен. И не я один.
В окололитературной среде все мы, тусовавшиеся там, полагали, что вот-вот падут запреты, сгинет цензура, и чудо свершится!
Писатели обнародуют свою уже написанную, но надежно припрятанную прозу, поэты покажут миру то, что ими сочинялось в стол, а режиссеры выдадут такие фильмы, что зрители не отыщут в своем лексиконе оценочного понятия, достойного для определения увиденного.
(Потому что бледное слово “шедевр” ничуть не отразит ярчайшую ауру божественного откровения).
Ходили слухи, что у Стругацких в загашнике есть повести глубины необычайной, что у Высоцкого главные песни засекречены, что Ахмадулина скоро издаст книгу стихов, которые до сих пор держала в голове и не решалась даже записать в тайную тетрадку!
А Рязанов снимет гениальное кино, после которого какой-то “Служебный роман” или “Вокзал для двоих” покажутся полнейшим отстоем.
Солженицына издадут многомиллионными тиражами, и можно будет ловить обалденный кайф, открыв его “Красное колесо”.
А великие эмигранты, изгнанные из страны кровавой гэбней, осчастливят нас своим непревзойденным творчеством…
И грянул гром!
Разрешили абсолютно всё. Без исключения. Чернуху, порнуху, альтернативную историю, исповедь графоманов, бред сумасшедших, проповедь святых.
Для поэтов появилась возможность издавать за свой счет любые вирши, еще недавно оплеванные продажными критиканами.
Разверзлись хляби небесные, и на головы жаждущих пролился творческий ливень, прежде сдерживаемый плотиной цензуры.
Но оказался он не освежающим потоком живой воды, а вонючим фонтаном из прорванной канализации, ушатом помоев и мерзкой блевотиной.
В этих последствиях жидкого стула встречались золотые крупинки высокой пробы.
Но сколько надо было перелопатить дерьма, чтобы наткнуться на них!
И для такого поиска недостаточно было быть ассенизатором. Требовались качества, свойственные только подвижнику…
Да и прежние кумиры подкачали. Оказалось, что внутри у них пустота. Получив свободу слова, они вдруг поняли, что сказать-то и нечего.
Пропала мотивация большого куража.
Исчезла движуха, основанная на адреналине выпендрежа.
Запретный плод теперь рос на каждом шагу. Он стал настолько привычен и доступен, что напрочь потерял силу былого притяжения.
Кто сейчас вспомнит последние фильмы Рязанова?
Кто читает “Красное колесо”?
Что особенного написали Стругацкие после доперестроечных “Волны гасят ветер”?
Где засекреченные песни, законспирированные романы?
Куда подевался неимоверный всплеск раскрепощенного творчества свободной страны?
А в ответ тишина…
Я сейчас выскажу мысль крамольную, но вопиющую.
Вся наша великая литература была создана во времена царизма, сталинизма, хрущевского словоблудия и брежневского застоя.
И резко дала по тормозам после того, как не стало ни голубых мундиров, ни сексотов охранки, ни людей в черном, ни тупых догматиков в редакторских креслах, ни озлобленных цензоров, ни комсомольских стукачей.
Двери на Парнас широко распахнулись, но…
Населения на той вершине не прибавилось..
Лишь редкая тень промелькнет там.
То ли на вход, то ли на выход…
Иди разберись.
Дорогая передача! Во субботу чуть не плача,
Вся Канатчикова Дача к телевизору рвалась.
Вместо, чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться,
Вся безумная больница у экрана собралась.
Говорил, ломая руки, краснобай и баламут
Про бессилие науки перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части, все извилины заплел,
И канатчиковы власти колят нам второй укол.
Уважаемый редактор! Может лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают, дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают, то руины говорят.
Мы кое в чем поднаторели — мы тарелки бьем весь год,
Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врет.
А медикаментов груды — мы в унитаз, кто не дурак,
Вот это жизнь! И вдруг Бермуды. Вот те раз, нельзя же так!
Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало — вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни,
И не испортят нам обедни злые происки врагов!
Это их худые черти бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году.
Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС,
Тут примчались санитары и зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек,
Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы,
Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют, раскалились добела.
Вот как сильно беспокоят треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет.
Подал знак кому-то, значит, фельдшер, вырви провода.
И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?»
Мы ответим нашим чадам правду, им не все равно:
Удивительное рядом, но оно запрещено!
А вон дантист-надомник Рудик,у него приемник «Грюндиг»,
Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком,
А к нам попал в волненьи жутком,
С растревоженным желудком и с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне, и сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз.
Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски,
Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме.
Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли.
И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник — незакрытый пуп Земли.
«Что там было, как ты спасся?» — Каждый лез и приставал.
Но механик только трясся и чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж.
Он над нами издевался. Ну сумасшедший, что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник,
Говорит: «Надо выпить треугольник. На троих его, даешь!»
Разошелся, так и сыплет: «Треугольник будет выпит.
Будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь!»
Пусть безумная идея, не решайте сгоряча!
Отвечайте нам скорее через доку-главврача.
С уваженьем. Дата, подпись... Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзоветесь мы напишем в «Спортлото».
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.