Альтернативный взгляд на проблему. Не мой. Но... я вполне его принимаю. Более того, он обещает больше радостей обладания, чем непосредственное владение.
Apple Way
Основной тренд функционала Apple это то, что называется Apple Way - быть проще. По сути принцип бритвы Оккама - отсеки все лишнее. Это как стол, заваленный документами, черновиками, скомканными листочками, поломанными карандашами и мусором от их заточки, тарелками с недоеденной едой и чеками от нее же и открытыми книгами с замятыми страницами, потому что творческой личности некогда тратить время на такую ерунду, как уборка. И тут в этот уютный мир, приходит кто-то, сметает все это барахло в корзину и кладет на чистый стол всего одно устройство. Пусто, не комфортно и как будто обокрали… А на самом деле - просто выброшен мусор. Белый шум, который мешает дышать, видеть, слышать, думать. Наконец-то слышно свои мысли, и ничего не должно их нарушать, поэтому не должно быть разницы, или как минимум вы не должны ее ощущать, что за устройство у вас в руках - iPhone, iPad, iWhatch, MacBook, Apple TV. Границы должны быть стерты, только ваши желания и задачи - быстро, легко, просто. Это Apple Way
Дом с машиной
Про подписки. Ипотека – у нас это не совсем подписка, насколько я понимаю. А вот в США сменить ипотечный дом на другой – дело одного дня. Но все равно деньги уходят не «в никуда», а во что-то свое, и часть собственности в доме становится все больше и больше с каждым годом. У нас, по-моему, ипотечная тема не так гибка, поэтому большинство молодых ребят и не «вмазываются» в эту историю. А вот аренда жилья - это уже ближе к подписке, и сейчас в тренде не покупать, а брать жилье именно в аренду, потому что не будешь к нему привязан. Это очень утилитарный подход, но именно с Утилитами он и связан. У многих есть телефон по подписке, комп по подписке и они взяли бы весь остальной свой инструментарий в подписку, если бы это было можно, в том числе и машину - потому, что это все оно и есть Инструменты.
Инструменты
Как происходило века и века до сих пор? Купил инструмент (вещь), попользовался, поломалось, починил, поломалось, починил, поломалось, починил. Уже не чинится, купил новый и т.д. до тех пор, пока руки не перестали держать инструмент, глаза видеть, уши слышать, то есть устарел ты сам, а не инструмент. Как молоток. У меня есть молоток, который остался мне от дедушки. И это поведение типовое во всем мире для предшествующих поколений, когда вещи морально устаревали медленнее чем физически люди. Теперь тренд сменился. Цепочка «купил, попользовался, поломалось, починил… устарел сам, передал внуку» сменилась на мгновение, когда ты еще только задумываешься о покупке инструмента, а он уже устарел. Ты его еще не купил, а он уже устарел. Устарел, потому что где-то в недрах компании, которая этот инструмент разработала, есть наработки на несколько лет вперед, которые превратят то устройство, которое еще только планируется тобой сейчас к покупке, в груду мусора из пластика и кремния. Но сегодня тебе продают именно эту гору мусора под видом топового удобного инструмента. Обидно, да, но это бизнес. И здесь подписка дает набор преимуществ, потому что она тоже сокращает цепочку «скопил денег, купил, попользовался, скопил еще, продал старый, купил новый». В каких-то случаях, скопил денег меняется на взял в кредит, но сути это не меняет. Это очень, оооочень, ооооооооооооооооооооооооочень долго. Подписка предлагает другой вариант - плати деньги, а инструмент будет обновлять себя сам. И это удобно. Особенно, когда сокращает стоимость владения, как в деньгах, так и в трудозатратах. Купил телефон - купи к нему чехол, стекло носи аккуратно. А разбил - ищи сервис, где тебе хорошо отремонтируют, не выпаяют из платы половину электроники и не заменят на китайские аналоги под видом «замены батареи», а нормально отремонтируют, и заплати за это пол стоимости телефона. Или возьми в подписку и забудь. Сломается - это не твоя проблема, разобьется, это не твоя проблема - все включено, весь ремонт включен. Качество этого ремонта - тоже не твоя проблема, ведь меньше чем через 12 месяцев ты получишь новое устройство из коробки. Новый инструмент, с новыми возможностями, с меньшей головной болью. А сколько проблем с машиной? Купи, застрахуй, купи резину, следи за законодательством, помни про ТО, ремонтируй, ищи к кому ее везти на обслуживание, чтобы решили проблему, поставь на учет, налог заплати, с учета сними, продай. Или возьми в подписку, и забудь. Ремонт, ТО, замена резины - все по расписанию, и вне твоей ответственности, а в некоторых сервисах и за тебя. Ставь на учет, снимай с учета, оплати налог, купи страховку - это все мимо. Ничего из этого не нужно. Просто возьми в подписку, и забудь. Отсеки все лишнее. Займись своими задачами, а не задачами инструментов, которые ты используешь. Будь всегда на краю технологического прогресса. Не сдерживай себя владением бесполезного мусора, который устаревает раньше, чем ты успеваешь это осознать. Удали из своей жизни белый шум. Это тоже часть Apple Way
Apple Way
С подписочными сервисами та же история. Весь вопрос в диапазоне возможностей выбора и сейчас его практически нет, по сравнению с перспективой совсем недалекого будущего. Вы еще застанете то время, когда бионические протезы будут продаваться по той же самой подписочной модели, а, возможно, и человеческие органы или тело целиком.
Даешь подписку на тело Мухаммеда Али, Майкла Джордана? Мне годовую!
Та же концовка, те же слова, что и в первой части. Но мир меняется. Хотим мы того или нет. И совсем не факт, что к худшему. Просто… мы порой устареваем и не успеваем освобождаться от мусора. А еще чаще мы не понимаем, что это мусор. Всегда тяжело отпускать – даже ручки, молотки, машины и дома. Поэтому нельзя к ним привыкать. Но какая же идея должна вами двигать, чтоб все эти милые сердцу вещи считать белым шумом? Какими гигантами мысли должны мы быть, чтоб это было именно тем, избавление от чего облегчит нам творчество? Все же таких людей мало. А от чего подписка освобождает других?
Перед нашим окном дом стоит невпопад, а за ним, что важнее всего, каждый вечер горит и алеет закат - я ни разу не видел его. Мне отсюда доступна небес полоса между домом и краем окна - я могу наблюдать, напрягая глаза, как синеет и гаснет она. Отраженным и косвенным миром богат, восстанавливая естество, я хотел бы, однако, увидеть закат без фантазий, как видит его полусонный шофер на изгибе шоссе или путник над тусклой рекой. Но сегодня я узкой был рад полосе, и была она синей такой, что глубокой и влажной казалась она, что вложил бы неверный персты в эту синюю щель между краем окна и помянутым домом. Черты я его, признаюсь, различал не вполне. Вечерами квадраты горят, образуя неверный узор на стене, днем - один грязно-серый квадрат. И подумать, что в нем тоже люди живут, на окно мое мельком глядят, на работу уходят, с работы идут, суп из курицы чинно едят... Отчего-то сегодня привычный уклад, на который я сам не роптал, отраженный и втиснутый в каждый квадрат, мне представился беден и мал. И мне стала ясна Ходасевича боль, отраженная в каждом стекле, как на множество дублей разбитая роль, как покойник на белом столе. И не знаю, куда увести меня мог этих мыслей нерадостных ряд, но внезапно мне в спину ударил звонок и меня тряханул, как разряд.
Мой коллега по службе, разносчик беды, недовольство свое затая, сообщил мне, что я поощрен за труды и направлен в глухие края - в малый город уездный, в тот самый, в какой я и рвался, - составить эссе, элегически стоя над тусклой рекой иль бредя по изгибу шоссе. И добавил, что сам предпочел бы расстрел, но однако же едет со мной, и чтоб я через час на вокзал подоспел с документом и щеткой зубной. Я собрал чемодан через десять минут. До вокзала идти полчаса. Свет проверил и газ, обернулся к окну - там горела и жгла полоса. Синий цвет ее был как истома и стон, как веками вертящийся вал, словно синий прозрачный на синем густом... и не сразу я взгляд оторвал.
Я оставил себе про запас пять минут и отправился бодро назад, потому что решил чертов дом обогнуть и увидеть багровый закат. Но за ним дом за домом в неправильный ряд, словно мысли в ночные часы, заслоняли не только искомый закат, но и синий разбег полосы. И тогда я спокойно пошел на вокзал, но глазами искал высоты, и в прорехах меж крыш находили глаза ярко-синих небес лоскуты. Через сорок минут мы сидели в купе. Наш попутчик мурыжил кроссворд. Он спросил, может, знаем поэта на п и французский загадочный порт. Что-то Пушкин не лезет, он тихо сказал, он сказал озабоченно так, что я вспомнил Марсель, а коллега достал колбасу и сказал: Пастернак. И кругами потом колбасу нарезал на помятом газетном листе, пропустив, как за шторами дрогнул вокзал, побежали огни в темноте. И изнанка Москвы в бледном свете дурном то мелькала, то тихо плыла - между ночью и вечером, явью и сном, как изнанка Уфы иль Орла. Околдованный ритмом железных дорог, переброшенный в детство свое, я смотрел, как в чаю умирал сахарок, как попутчики стелят белье. А когда я лежал и лениво следил, как пейзаж то нырял, то взлетал, белый-белый огонь мне лицо осветил, встречный свистнул и загрохотал. Мертвых фабрик скелеты, село за селом, пруд, блеснувший как будто свинцом, напрягая глаза, я ловил за стеклом, вместе с собственным бледным лицом. А потом все исчезло, и только экран осциллографа тускло горел, а на нем кто-то дальний огнями играл и украдкой в глаза мне смотрел.
Так лежал я без сна то ли час, то ли ночь, а потом то ли спал, то ли нет, от заката экспресс увозил меня прочь, прямиком на грядущий рассвет. Обессиленный долгой неясной борьбой, прикрывал я ладонью глаза, и тогда сквозь стрекочущий свет голубой ярко-синяя шла полоса. Неподвижно я мчался в слепящих лучах, духота набухала в виске, просыпался я сызнова и изучал перфорацию на потолке.
А внизу наш попутчик тихонько скулил, и болталась его голова. Он вчера с грустной гордостью нам говорил, что почти уже выбил средства, а потом машинально жевал колбасу на неблизком обратном пути, чтоб в родимое СМУ, то ли главк, то ли СУ в срок доставить вот это почти. Удивительной командировки финал я сейчас наблюдал с высоты, и в чертах его с легким смятеньем узнал своего предприятья черты. Дело в том, что я все это знал наперед, до акцентов и до запятых: как коллега, ворча, объектив наведет - вековечить красу нищеты, как запнется асфальт и начнутся грунты, как пельмени в райпо завезут, а потом, к сентябрю, пожелтеют листы, а потом их снега занесут. А потом ноздреватым, гнилым, голубым станет снег, узловатой водой, влажным воздухом, ветром апрельским больным, растворенной в эфире бедой. И мне деньги платили за то, что сюжет находил я у всех на виду, а в орнаменте самых банальных примет различал и мечту и беду. Но мне вовсе не надо за тысячи лье в наутилусе этом трястись, наблюдать с верхней полки в казенном белье сквозь окошко вселенскую слизь, потому что - опять и опять повторю - эту бедность, и прелесть, и грусть, как листы к сентябрю, как метель к ноябрю, знаю я наперед, наизусть.
Там трамваи, как в детстве, как едешь с отцом, треугольный пакет молока, в небесах - облака с человечьим лицом, с человечьим лицом облака. Опрокинутым лесом древесных корней щеголяет обрыв над рекой - назови это родиной, только не смей легкий прах потревожить ногой. И какую пластинку над ним ни крути, как ни морщись, покуда ты жив, никогда, никогда не припомнишь мотив, никогда не припомнишь мотив.
Так я думал впотьмах, а коллега мой спал - не сипел, не свистел, не храпел, а вчера-то гордился, губу поджимал, говорил - предпочел бы расстрел. И я свесился, в морду ему заглянул - он лежал, просветленный во сне, словно он понял всё, всех простил и заснул. Вид его не понравился мне. Я спустился - коллега лежал не дышал. Я на полку напротив присел, и попутчик, свернувшись, во сне заворчал, а потом захрапел, засвистел... Я сидел и глядел, и усталость - не страх! - разворачивалась в глубине, и иконопись в вечно брюзжащих чертах прояснялась вдвойне и втройне. И не мог никому я хоть чем-то помочь, сообщить, умолчать, обмануть, и не я - машинист гнал экспресс через ночь, но и он бы не смог повернуть.
Аппарат зачехленный висел на крючке, три стакана тряслись на столе, мертвый свет голубой стрекотал в потолке, отражаясь, как нужно, в стекле. Растворялась час от часу тьма за окном, проявлялись глухие края, и бесцельно сквозь них мы летели втроем: тот живой, этот мертвый и я. За окном проступал серый призрачный ад, монотонный, как топот колес, и березы с осинами мчались назад, как макеты осин и берез. Ярко-розовой долькой у края земли был холодный ландшафт озарен, и дорога вилась в светло-серой пыли, а над ней - стая черных ворон.
А потом все расплылось, и слиплись глаза, и возникла, иссиня-черна, в белых искорках звездных - небес полоса между крышей и краем окна. Я тряхнул головой, чтоб вернуть воронье и встречающий утро экспресс, но реальным осталось мерцанье ее на поверхности век и небес.
Я проспал, опоздал, но не все ли равно? - только пусть он останется жив, пусть он ест колбасу или смотрит в окно, мягкой замшею трет объектив, едет дальше один, проклиная меня, обсуждает с соседом средства, только пусть он дотянет до места и дня, только... кругом пошла голова.
Я ведь помню: попутчик, печален и горд, утверждал, что согнул их в дугу, я могу ведь по клеточке вспомнить кроссворд... нет, наверно, почти что могу. А потом... может, так и выходят они из-под опытных рук мастеров: на обратном пути через ночи и дни из глухих параллельных миров...
Cын угрюмо берет за аккордом аккорд. Мелят время стенные часы. Мастер смотрит в пространство - и видит кроссворд сквозь стакан и ломоть колбасы. Снова почерк чужой по слогам разбирать, придавая значенья словам (ироничная дочь ироничную мать приглашает к раскрытым дверям). А назавтра редактор наденет очки, все проверит по несколько раз, усмехнется и скажет: "Ну вы и ловки! Как же это выходит у вас?" Ну а мастер упрется глазами в паркет и редактору, словно врагу, на дежурный вопрос вновь ответит: "Секрет - а точнее сказать не могу".
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
