В субботу перед Пасхой происходит, пожалуй, самое непостижимое чудо – схождение Благодатного огня. Происходит это только в храме Господнем в Иерусалиме. Небесный огонь спускается на Землю благодатью для людей – не обжигает поначалу, демонстрируя свою божественность нежеланием причинить боль, способствует открытию каких- то способностей, исцелению. Это ли не проявление Свыше добра, любви к простым смертным? А что же человек, люди, как они проявляют себя в ожидании блага?
Самое печальное, что в самом уникальном по своей благости месте планеты происходили и происходят конфликты, драки священнослужителей, по своему определению являющихся посредниками между Небесными силами и земными жителями. Те, кто должны подавать людям примеры миролюбия, смирения, чистоты помыслов и действий, понимания корней всякого рода противозаконных действий, опускаются до скандалов, рукопашных схваток, как дворовые хулиганы. Это сказано не для их осуждения, которого они, несомненно, заслуживают.
На каком уровне развития находится человеческое общество, если самая чистая по духу (как должно быть), значит, высокая его часть – духовенство, наставляя прихожан на высокую мораль, взывая к нравственной чистоте, само увязло в антидуховности? Нет, наверное, уже ни одного греха, вписанного или не вписанного в религиозные уставы, которые не нарушались бы «пастухами» паствы. Плохие примеры заразительны, и хуже того – люди с неокрепшим духом находят в них оправдание своим низменным страстям, наклонностям. И идут они в храм, будучи уверенными, что будут прощены. Кем? Священнослужителем.
Как тут не напомнить, что путь к Божественным вершинам тернист. Очень тернист.
Зверинец коммунальный вымер.
Но в семь утра на кухню в бигуди
Выходит тетя Женя и Владимир
Иванович с русалкой на груди.
Почесывая рыжие подмышки,
Вития замороченной жене
Отцеживает свысока излишки
Премудрости газетной. В стороне
Спросонья чистит мелкую картошку
Океанолог Эрик Ажажа -
Он только из Борнео.
Понемножку
Многоголосый гомон этажа
Восходит к поднебесью, чтобы через
Лет двадцать разродиться наконец,
Заполонить мне музыкою череп
И сердце озадачить.
Мой отец,
Железом завалив полкоридора,
Мне чинит двухколесный в том углу,
Где тримушки рассеянного Тёра
Шуршали всю ангину. На полу -
Ключи, колеса, гайки. Это было,
Поэтому мне мило даже мыло
С налипшим волосом...
У нас всего
В избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах, вот оно в чем дело.
Давай живи, смотри не умирай.
Распахнут настежь том прекрасной прозы,
Вовеки не написанной тобой.
Толпою придорожные березы
Бегут и опрокинутой толпой
Стремглав уходят в зеркало вагона.
С утра в ушах стоит галдеж ворон.
С локомотивом мокрая ворона
Тягается, и головной вагон
Теряется в неведомых пределах.
Дожить до оглавления, до белых
Мух осени. В начале букваря
Отец бежит вдоль изгороди сада
Вслед за велосипедом, чтобы чадо
Не сверзилось на гравий пустыря.
Сдается мне, я старюсь. Попугаев
И без меня хватает. Стыдно мне
Мусолить малолетство, пусть Катаев,
Засахаренный в старческой слюне,
Сюсюкает. Дались мне эти черти
С ободранных обоев или слизни
На дачном частоколе, но гудит
Там, за спиной, такая пропасть смерти,
Которая посередине жизни
Уже в глаза внимательно глядит.
1981
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
