Свой сотый в жизни авиаперелёт тов. поэт решил посвятить визиту в самый западный регион страны – Калининградскую область, отдельное внимание уделив самому западному городу страны – Балтийску и Балтийской косе.
В виду известных событий с февраля 2022 года самолёты отечественных авиакомпаний облетают территорию прибалтийских лимитрофов по «балтийской дуге».
(Если кто вдруг не знает, почему – просто с востока дует сильный ветер, создавая опасную турбулентность над странами Балтики. Да, ветер. Да точно ветер, говорю вам. Вот и приходится облетать)
Путь в Храброво стал длиннее, зато – можно увидеть Куршскую косу с воздуха,
да и на карте это красиво выглядит, как бы сказал один мой земляк, «этакой загогулиной».
А одно из самых живописных и интересных мест Калининградской области - её «морские ворота» в г. Балтийске – Балтийский пролив.
БАЛТИЙСКИЙ ПРОЛИВ
Проход с моря по Балтийской косе образовывался несколько раз – последний в 1510 году во время колоссального шторма. (До этого проливы возникали в разных частях косы многократно – исторические хроники фиксируют аж пять случаев) После он был укреплён уже человеческими руками и это место приобрело важное значение - именно через этот узкий пролив идут все суда с направлением в Кенигсберг/Калининград.
Да, до советско-польской границы тут всего 25 километров по песчаному берегу косы.
В прусское время пролив назывался Нойтиф («новая глубина»), ныне это просто Балтийский пролив. В советские годы пролив также искусственно углублялся, а также укреплялись оба его мола.
Обширность укреплений южного мола Балтийской косы впечатляет. Бетонные тетраподы высотой с человеческий рост и весом несколько тонн служат защитой мола от штормовых волн и ледохода.
Однако, природа изобретательна и могуча: в феврале 2022 года на Балтике случился шторм такой силы, что вот эти вот огромные каменные глыбы, как детские кубики, перебрасывало через мол и раскалывало надвое!
Вообразите силу морской стихии.
И вообразите, что произошло бы с оказавшимся в этот момент на моле праздным туристом.
Ах да, как и подобает любому уважающему себя шторму, тайфуну, урагану и вообще свирепому стихийному бедствию, шторм сей носил (ну вот так у них принято), нежное и ласковое имя.
А назывался он - Надя.
Надя, Наденька, Надюша, ну что же ты?
Какой капитан-матерщинник так тебя разгневал?
В солнечный и ветреный день 28 октября находящийся на южном моле косы тов. поэт наблюдал торжественное шествие сразу нескольких судов, а судно Transmeridian, курсирующее по маршруту Таллинн (ЭССР) – Калининград, даже поприветствовал бутылкой вина.
Ходит этот исполин, правда, под либерийским флагом. Ну, значит так ему удобнее.
Возможно, в порту ему снятся тёплые моря.
С южного мола хорошо виден памятник российской императрице Петровне (Елизавете) на северном моле, установленный в 2004 году, в память о том, что именно при этой царственной особе эти места первый раз (и очень ненадолго – в 1756-1762 годах) входили в состав России.
Вообще, история не только России, но и всего мира, могла бы быть совершенно иной, удержи тогда наша страна этот выгоднейший плацдарм на юге Балтики.
Посудите сами – ядром и локомотивом собирания Германии в единое государство (а так же немецкого милитаризма) выступала как раз Пруссия. Останься эта территория в составе Российской империи, не факт, что единая Германия возникла бы в известном нам историческом крайне милитаризованном формате.
Германия вполне могла бы остаться конфедерацией дружественных немецких государств по типу Швейцарского союза.
А значит – вполне бы могло и не быть Первой и Второй мировых войн, либо они начались бы на других территориях, в другое время, возможно – между другими странами, нежели в нашей реальности. Ну и – такой форпост в 18 веке – это совершенно другой уровень участия Российской империи во всех европейских делах.
Неизвестно, был бы тот мир, промелькнувший незримо и исчезнувший, лучше.
Но ход мировой истории был бы совершенно иным.
Вызывающая восхищенную дрожь тень несбывшейся исторической вероятности…
Однако, произошло как произошло, и взамен почившей Елизаветы императором стал большой поклонник всего прусского Петр №3, и Пруссия отправилась по известному нам историческому пути.
Да, ну и отдельно стоит всё же попенять тов. Сталину.
(Пусть у генералиссимуса и были свои геополитические резоны)
За то, что по итогам великой войны РСФСР отошёл всего лишь клочок суши примерно 100х200 километров.
А надо было брать прусскую территорию хотя бы до острова Руяна (Рюген)
А на нём мы бы поставили военно-морскую базу и построили хороший пивзавод. И сделали бы прямое морское сообщение с островом Буяном, во главе с лауреатом Пушкинской премии тов. Ц.Салтаном.
Эх!
Ещё одна точка бифуркации, когда ход истории мог стать совсем иным.
ФИЛОСОФСКО-ФАНТАСТИЧЕСКОЕ
По морскому берегу Балтийской косы после руин форта Западного вдоль берега находятся эпичные руины времен Третьего Рейха – остатки береговой батареи «Лемберг» - наблюдательные бункеры, остатки орудий и даже до сих пор ржавеющие в песке гильзы от снарядов. Есть даже двухэтажный (!) командный бункер с надписью на немецко-готическом. До него, правда, тов. поэт не дошёл, оставив это на следующий раз..
Должен присутствовать, друзья, в поездках, знаете ли, лёгкий элемент недоска…
Зато вот почти занесённый песками наблюдательный бункер автор посетил, отчего ж.
Сам по себе этот бункер – бетонно-металлическая пломба в земле. Ничего особенного.
Но пронзительный ветерок ушедшей грозной эпохи очень впечатляет.
Когда я сидел ослепительно-солнечным октябрьским днём на руинах сих на пустынном
(слава межсезонью!) берегу и безалаберно пил крымское вино, пришли мне в голову следующие ассоциации.
Вот прилетел на какую-то далёкую пустынную планету космолётчик, ну скажем, Дальнего Космического Поиска. И наткнулся он в песках на остатки неведомых строений – древней цивилизации, судя по всему технологически весьма высокой, но при этом предельно чуждой человечеству. То ли просто сгинула эта мрачная цивилизация, то ли была истреблена во время древней звёздной войны – неведомо сие.
Только древние проржавевшие руины. Эхо давно и навсегда ушедшего.
И вот – и впечатляют руины эти, рисуется в сознании образ грандиозной войны прошлого.
Представляются мрачные и кровавые ритуалы чужой цивилизации, основанной на совсем иной системе ценностей.
Но при этом современный нам тов. космолётчик испытывает удовлетворение от того факта, что, сойдясь в пространственных координатах, он, к счастью не совпал с этими хтоническими ксеноморфами в координатах времени.
Ибо – ну его нафиг, как говорится.
И – хвала победившим их древним героям.
ОБ ОБРАЗЕ ЖИЗНИ АВТОРА
Представьте. Вечер. Лучи закатного солнца золотят воды Балтики, которые продолжают свою неутомимую работу по обработке косы да уничтожению созданного людишками.
(Полуразрушенный волнами Западный форт не даст соврать)
Ослепительно-голубое небо, песок, дюны и бурление вод.
Смеркается.
Сидит товарищ путешественник на бункере, вино крымское пьёт.
Отбивается самодельной пихтовой дубинкой от вышедших из бункера на предмет выяснения отношений полупрозрачных сущностей в касках с солярными символами. Особенно тут был назойлив Зигфрид фон Колобокк – упитанный призрак в чёрном мундире с молниями, гнусаво изрыгавший ругательства на древне-тевтонском.
(А вот крестоносцы в этот раз не докучали - не сезон!)
В общем, мне в итоге это надоело, сотворил я могущественное заклинание Рокоссовского-Судоплатова и мигом развоплотил окаянных. До следующего полнолуния.
А пока длилось действо сие, заказали у меня, пополнив денежный баланс на карте, посредством интернета и смартфона обыкновенного флаги из Юрая, ХМАО.
Правда, сам заказчик в этот момент находился в Авдеевке. Это, гм…чуть-чуть западнее.
Такая вот перекличка войны минувшей с войной наших дней.
Юрай стал сотым в послужном списке заказов у тов. поэта, а заказавших рекламу регионов нашей Родины стало уже 44.
Люблю такое – идёшь на теплоходе "Нур Норге" по Баренцеву морю, огибая северную Норвегию, заказ из Норильска. Проезжаешь на поезде Байкал, возвращаясь из Якутска – заказ из Воронежа.
Идёшь по Ижевску – из Нижнего Новгорода. И так далее.
По-моему, это прекрасный и чарующий стиль работы, возможный только в эпоху глобального проникновения высоких информационных технологий, делающих нашу жизнь интереснее и легче.
П.С. …Ну а забросивший за плечи походный рюкзак поэт уходил под шелестящий рокот прибоя по дюнам вдоль южного берега Балтики всё дальше и дальше, дальше и дальше на юго-запад. Под ослепительными лучами октябрьского солнца. Отстреливаясь от расплодившихся по теплу гигантских игуан и рубя папоротник.
По пути ему попадались заброшенные бункеры и береговые батареи цивилизации Лунного Коловрата, семьдесят девять лет назад в пух и прах разбитой цивилизацией Пятиконечной Звезды.
Отголоски давно ушедших эпох, ибо и цивилизация Звезды тоже уже растворилась в Вечности. Было безлюдно и пустынно. Однако поэт уверенно продвигался далее и цепочка его следов терялась в дюнах. Следы вели к советско-польской границе…
Шутка. Через пару дней я вернулся на «материковую» часть страны, улетев в Псков.
Но об этом, дорогие друзья – в следующий раз.
https://fotoload.ru/fotoset/101119/ Полный фото- и текстовой репортаж.
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.
1975 - 1976
* * *
Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать "впусти".
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.
Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.
И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
все отчетливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, "прощай".
1975 - 1976
* * *
Узнаю этот ветер, налетающий на траву,
под него ложащуюся, точно под татарву.
Узнаю этот лист, в придорожную грязь
падающий, как обагренный князь.
Растекаясь широкой стрелой по косой скуле
деревянного дома в чужой земле,
что гуся по полету, осень в стекле внизу
узнает по лицу слезу.
И, глаза закатывая к потолку,
я не слово о номер забыл говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи, как ярлык в Орду.
1975
* * *
Это - ряд наблюдений. В углу - тепло.
Взгляд оставляет на вещи след.
Вода представляет собой стекло.
Человек страшней, чем его скелет.
Зимний вечер с вином в нигде.
Веранда под натиском ивняка.
Тело покоится на локте,
как морена вне ледника.
Через тыщу лет из-за штор моллюск
извлекут с проступившем сквозь бахрому
оттиском "доброй ночи" уст,
не имевших сказать кому.
1975 - 1976
* * *
Потому что каблук оставляет следы - зима.
В деревянных вещах замерзая в поле,
по прохожим себя узнают дома.
Что сказать ввечеру о грядущем, коли
воспоминанья в ночной тиши
о тепле твоих - пропуск - когда уснула,
тело отбрасывает от души
на стену, точно тень от стула
на стену ввечеру свеча,
и под скатертью стянутым к лесу небом
над силосной башней, натертый крылом грача
не отбелишь воздух колючим снегом.
1975 - 1976
* * *
Деревянный лаокоон, сбросив на время гору с
плеч, подставляет их под огромную тучу. С мыса
налетают порывы резкого ветра. Голос
старается удержать слова, взвизгнув, в пределах смысла.
Низвергается дождь: перекрученные канаты
хлещут спины холмов, точно лопатки в бане.
Средизимнее море шевелится за огрызками колоннады,
как соленый язык за выбитыми зубами.
Одичавшее сердце все еще бьется за два.
Каждый охотник знает, где сидят фазаны, - в лужице под лежачим.
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим.
1975 - 1976
* * *
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос,
если вьется вообще. Облокотясь на локоть,
раковина ушная в них различит не рокот,
но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,
кипящий на керосинке, максимум - крики чаек.
В этих плоских краях то и хранит от фальши
сердце, что скрыться негде и видно дальше.
Это только для звука пространство всегда помеха:
глаз не посетует на недостаток эха.
1975
* * *
Что касается звезд, то они всегда.
То есть, если одна, то за ней другая.
Только так оттуда и можно смотреть сюда:
вечером, после восьми, мигая.
Небо выглядит лучше без них. Хотя
освоение космоса лучше, если
с ними. Но именно не сходя
с места, на голой веранде, в кресле.
Как сказал, половину лица в тени
пряча, пилот одного снаряда,
жизни, видимо, нету нигде, и ни
на одной из них не задержишь взгляда.
1975
* * *
В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит, как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лес скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю, выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай, как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны - это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки,
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
1975, Мюнхен
* * *
Около океана, при свете свечи; вокруг
поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву, сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то, что было.
Пахнет свежей рыбой, к стене прилип
профиль стула, тонкая марля вяло
шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.
1975
* * *
Ты забыла деревню, затерянную в болотах
залесенной губернии, где чучел на огородах
отродясь не держат - не те там злаки,
и доро'гой тоже все гати да буераки.
Баба Настя, поди, померла, и Пестерев жив едва ли,
а как жив, то пьяный сидит в подвале,
либо ладит из спинки нашей кровати что-то,
говорят, калитку, не то ворота.
А зимой там колют дрова и сидят на репе,
и звезда моргает от дыма в морозном небе.
И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли
да пустое место, где мы любили.
1975
* * *
Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое - на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
Как поздно заполночь ища глазунию
луны за шторою зажженной спичкою,
вручную стряхиваешь пыль безумия
с осколков желтого оскала в писчую.
Как эту борзопись, что гуще патоки,
там не размазывай, но с кем в колене и
в локте хотя бы преломить, опять-таки,
ломоть отрезанный, тихотворение?
1975 - 1976
* * *
Темно-синее утро в заиндевевшей раме
напоминает улицу с горящими фонарями,
ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,
толчею в раздевалке в восточном конце Европы.
Там звучит "ганнибал" из худого мешка на стуле,
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до черной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась черной. И сзади тоже.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобразил в кристалл. Насчет параллельных линий
все оказалось правдой и в кость оделось;
неохота вставать. Никогда не хотелось.
1975 - 1976
* * *
С точки зрения воздуха, край земли
всюду. Что, скашивая облака,
совпадает - чем бы не замели
следы - с ощущением каблука.
Да и глаз, который глядит окрест,
скашивает, что твой серп, поля;
сумма мелких слагаемых при перемене мест
неузнаваемее нуля.
И улыбка скользнет, точно тень грача
по щербатой изгороди, пышный куст
шиповника сдерживая, но крича
жимолостью, не разжимая уст.
1975 - 1976
* * *
Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серого цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечетного октября,
ежась, число округляешь до "ох ты бля".
Ты не птица, чтоб улететь отсюда,
потому что как в поисках милой всю-то
ты проехал вселенную, дальше вроде
нет страницы податься в живой природе.
Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом,
проницаемой стужей снаружи, отсюда - взглядом,
за бугром в чистом поле на штабель слов
пером кириллицы наколов.
1975 - 1976
* * *
Всегда остается возможность выйти из дому на
улицу, чья коричневая длина
успокоит твой взгляд подъездами, худобою
голых деревьев, бликами луж, ходьбою.
На пустой голове бриз шевелит ботву,
и улица вдалеке сужается в букву "У",
как лицо к подбородку, и лающая собака
вылетает из подоворотни, как скомканная бумага.
Улица. Некоторые дома
лучше других: больше вещей в витринах;
и хотя бы уж тем, что если сойдешь с ума,
то, во всяком случае, не внутри них.
1975 - 1976
* * *
Итак, пригревает. В памяти, как на меже,
прежде доброго злака маячит плевел.
Можно сказать, что на Юге в полях уже
высевают сорго - если бы знать, где Север.
Земля под лапкой грача действительно горяча;
пахнет тесом, свежей смолой. И крепко
зажмурившись от слепящего солнечного луча,
видишь внезапно мучнистую щеку клерка,
беготню в коридоре, эмалированный таз,
человека в жеваной шляпе, сводящего хмуро брови,
и другого, со вспышкой, чтоб озарить не нас,
но обмякшее тело и лужу крови.
1975 - 1976
* * *
Если что-нибудь петь, то перемену ветра,
западного на восточный, когда замерзшая ветка
перемещается влево, поскрипывая от неохоты,
и твой кашель летит над равниной к лесам Дакоты.
В полдень можно вскинуть ружьё и выстрелить в то, что в поле
кажется зайцем, предоставляя пуле
увеличить разрыв между сбившемся напрочь с темпа
пишущим эти строки пером и тем, что
оставляет следы. Иногда голова с рукою
сливаются, не становясь строкою,
но под собственный голос, перекатывающийся картаво,
подставляя ухо, как часть кентавра.
1975 - 1976
* * *
...и при слове "грядущее" из русского языка
выбегают черные мыши и всей оравой
отгрызают от лакомого куска
памяти, что твой сыр дырявой.
После стольких лет уже безразлично, что
или кто стоит у окна за шторой,
и в мозгу раздается не неземное "до",
но ее шуршание. Жизнь, которой,
как дареной вещи, не смотрят в пасть,
обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
речи. Часть речи вообще. Часть речи.
1975
* * *
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
1975-1976
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
