Очень хочется написать так: "Легко постукивая каблучками, я впорхнула в вагон метро...", но это был бы слишком художественный вымысел. Во-первых, не было каблуков. Во-вторых, трудно назвать порханием попытки лавировать и протискиваться в сплошном людском потоке в час пик. Я пыталась успеть на вечерние занятия в колледж, который находится в сердце Манхэттэна -у Южного морского порта с одной стороны и недалеко от Уолл Стрит с другой. Чтобы добраться в мою "альма матер", мне неминуемо нужно нырнуть в подземный лабиринт Пенсильвании Стэйшн. Как и любой, уважающий себя вокзал, Пенсильвания заглатывала людей непрерывным потоком. Этот прожорливый и самостоятельный организм прошит внутри линиями метро и ветками поездов. Пенн Стэйшн-это целый подземный город с ресторанами, кафе, супермаркетами и прочими радостями человеческого бытия. На поверхность ведут несколько путей, которые позволят вам увидеть свет на 7-ой, либо на 8-й Авеню.Но я отвлеклась.
Итак, ввалившись в вагон, я облегчённо вздохнула,...а зря. Следом за мной, вкатив несколько барaбанов, посреди вагона уютно устроились уличные музыканты-судя по внешнему колоритному облику, выходцы с Ямайки. И....выдали такой ритм на своих "там-там"-ах, что вздрогнул весь вагон! Так, приплясывая и подпевая, мы катились по подземным тоннелям. Наконец, моя остановка. Мысленно попрощавшись с весёлым вагоном и его пассажирами, я понеслась наверх, к дневному свету.
Время ещё оставалось, и не прогуляться по набережной Южного порта было бы просто преступлением.
Это место Манхэттэна, по какому-то странному сравнению, напоминает мне московский Арбат, только у воды. Булыжная мостовая, кафе и ресторанчики, торговый центр и...морские такси-лёгкая смесь ностальгии и тихого восторга. Настоящие старинные шхуны пришвартованы к берегу, того и гляди, на мостике появится одноногий капитан с попугаем на плече. Правда, теперь этот капитан работает экскурсоводом, но всё- таки....Cверху, cо второго этажа торгового центра, присев за столик в мексиканском ресторане, наблюдаю за оживленной картинкой. Из-под навесa открывается почти киношная панорама. Публика курсирует по набережной, потерявшись во времени. На всё это релаксирующее пространство безразлично и надменно смотрит Бруклинский мост, уходящий всей мощью куда-то на другой берег, в начало Бруклина.
Надо бежать на занятия...Жаль. Но я вернусь сюда вечером, когда засверкает огнями берег, когда из ресторанчиков будет литься ритмичная музыка, а лица посетителей потеряют своё дневное озабоченное выражение, kогда шхуны будут готовы отойти от причала, надеясь найти свою Новую Землю, а Бруклинский мост будет всё так же спокойно и безразлично стремиться в небо.
Я завещаю правнукам записки,
Где высказана будет без опаски
Вся правда об Иерониме Босхе.
Художник этот в давние года
Не бедствовал, был весел, благодушен,
Хотя и знал, что может быть повешен
На площади, перед любой из башен,
В знак приближенья Страшного суда.
Однажды Босх привел меня в харчевню.
Едва мерцала толстая свеча в ней.
Горластые гуляли палачи в ней,
Бесстыжим похваляясь ремеслом.
Босх подмигнул мне: "Мы явились, дескать,
Не чаркой стукнуть, не служанку тискать,
А на доске грунтованной на плоскость
Всех расселить в засол или на слом".
Он сел в углу, прищурился и начал:
Носы приплюснул, уши увеличил,
Перекалечил каждого и скрючил,
Их низость обозначил навсегда.
А пир в харчевне был меж тем в разгаре.
Мерзавцы, хохоча и балагуря,
Не знали, что сулит им срам и горе
Сей живописи Страшного суда.
Не догадалась дьяволова паства,
Что честное, веселое искусство
Карает воровство, казнит убийство.
Так это дело было начато.
Мы вышли из харчевни рано утром.
Над городом, озлобленным и хитрым,
Шли только тучи, согнанные ветром,
И загибались медленно в ничто.
Проснулись торгаши, монахи, судьи.
На улице калякали соседи.
А чертенята спереди и сзади
Вели себя меж них как Господа.
Так, нагло раскорячась и не прячась,
На смену людям вылезала нечисть
И возвещала горькую им участь,
Сулила близость Страшного суда.
Художник знал, что Страшный суд напишет,
Пред общим разрушеньем не опешит,
Он чувствовал, что время перепашет
Все кладбища и пепелища все.
Он вглядывался в шабаш беспримерный
На черных рынках пошлости всемирной.
Над Рейном, и над Темзой, и над Марной
Он видел смерть во всей ее красе.
Я замечал в сочельник и на пасху,
Как у картин Иеронима Босха
Толпились люди, подходили близко
И в страхе разбегались кто куда,
Сбегались вновь, искали с ближним сходство,
Кричали: "Прочь! Бесстыдство! Святотатство!"
Во избежанье Страшного суда.
4 января 1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
