|
В любви единственная победа — это бегство (Наполеон Бонапарт)
Анонсы
02.03.2017 Шорт-лист недели 20–27.01.2017: Имена всем крупинкамСтранно, что не все увидели за такой красивой аллегорией глубокий смысл...
СТИХОТВОРЕНИЕ НЕДЕЛИ 20–27.01.2017:
(номинатор: pesnya)
(6: tamika25, pesnya, alouette, ChurA. ecce-cor-meum. Katrin)
To you
Я не видела Вас
ровно сто нескончаемых лет.
Я плыла по воде
и купалась в дорожной пыли.
Укрываясь в тени,
серой кошкой шипела на тех,
кто кричал о любви
яркой краской на каждой стене.
Я истратила всё:
деньги, память и вещие сны.
Только цвет Ваших глаз
был мне светом, свободой, крестом.
Но у времени нет
основания сдерживать бег,
чтобы дать имена
всем крупинкам песочных часов...
...А потом Вы пришли
и хотели услышать слова.
Но слова все пусты,
как пусты в темноте зеркала.
Что ушло — то сбылось.
Впредь гораздо честнее молчать.
Только эхо внутри:
возвращение Вам не к лицу.
alouette: Янкка — для новичка-то — ну прям очень молодец!
pesnya: Так вот... Стих впечатлил выразительным таким лаконизмом: в столь изящной малой форме — бездна содержания. Легко написано, а каждая строка — будто выверена долго и многократно. Конечно же, любовь, конечно же — чувства, конечно же — отражение себя в другом. И все это встроено в жизненную канву, как пазлицы — в большое целое полотно. Особенное место — про крупинки песочных часов, которым нужно дать имена. Это же очевидно — каждое мгновение жизни ознаменовано кем-то и чем-то, ассоциируется с событием/человеком/ etc., делающими нашу жизнь как таковую. Вот это мгновение имени N. — подаренное или принятое им, а вот это — мое и только мое... и не всегда успеваешь разглядеть, посвятить, вот и случаются безымянные мгновения. Странно, что не все увидели за такой красивой аллегорией глубокий смысл. Вот хотя б товарищ пони, сам претендующий на написание высокопарно-пафосной поэзии, которую, бывает, и с третьего раза не понять. Впрочем, что это я? Резонер должен быть беспристрастен и только констатировать факт, не переходя на личности. Вернемся к «Возвращению», однако. Финал шикарен. Да, бывают возвращения людей (друг к другу и к себе самим), событий, переживаний, слов. Но они (возвращения) не всегда уместны и актуальны, это правда. Ведь все хорошо именно вовремя. Эта мысль в стихе здорово изложена в чудных сразнениях и заключительном выводе.
Красивый дебют у автора получился, сильный такой. Победа в Шорте весьма заслуженная. Велкам, Yankka!..
ФИНАЛИСТЫ НЕДЕЛИ 20–27.01.2017:
(номинатор: marko)
(4: marko, rash79, Rusalka. natasha)
marko: Я, конечно, честно голосую за номинированное мной... Но (оттакенное имхо, конечно!) автор совсем зря отхаракирил последнюю строчку, которая звучала «...по-другому, товарищ, никак». Вот прям 80 процентов БГ-вского шарма выпало.
pesnya: Михаліч, как всегда, глобален, концептуален и философски настроен. Совершенно согласна с одним из комментаторов: интеллектуальный стих. В самом деле, есть такая поэзия, которую иначе и не назовешь. Хоть и поскромничал автор, что мол, нас не понять умом, но, как говаривал старина Шерлок, умничать — это одно, а быть умным — совсем другое. Так вот тут как раз случай мудрого и скромного проявления ума и Эрудиции, многая знаний, заключенных в стихотворную форму. Тема бесконечна, как река жизни, времени, людей. Все переплетено в ней, персонажи, известные в веках, сказки, образы, поговорки, премудрости, опытище, накопленный поколениями. Масштабно. Но просто и понятно. Хорошо, в общем. Голосовала бы за это, не будь в Шорте «Возвращения».
(номинатор: Rosa)
(2: Rosa, Baas)
ОСТАЛОСЬ В ИСТОРИИ:
(номинатор: ecce-cor-meum)
pesnya: Мило. Очень мило, милота зашкаливает, производя в целом впечатление детского произведения. Или для детей, уж не знаю как верней. Эта «детскость» и в простеньком сюжете и в форме и в построении текста, выражении мыслей, будто текст написан для школьного учебника по внеклассному чтению. Это неплохо, это как факт. Добрые фантазийки и сказочки просто необходимы и взрослым. Отдушина от жестких реалий. К тому же, такой себе лео наверняка есть у каждого, как Карлсон у Малыша (только не все признаются). Помните, у Ксаны Василенко был восхитительный стих о кефирном гноме? Уютном таком, наблюдающем за хозяйкой из угла кухни... у меня вот Лисенок был, смешной такой, мудрый и говорящий. Как бы про себя, но я его слышала. Он и сейчас иногда говорит: Таня, блин, ну как тебя угораздило, а?.. Приходится выруливать из ситуации, чтоб не упасть в его глазах. Созданные нами внутренние обереги реально помогают, а уж материализованные, компьютеризованные и т. д. — тем более. В общем, спасибо Тамиле за это погружение. Думаю, что номинатор просто не смог проголосовать по объективным причинам, так бы Лео не остался в истории, хотя это также весьма почетный статус. Читайте больше добрых сказок, и будет вам счастье.
СТАТИСТИКА НЕДЕЛИ 20–27.01.2017:
Номинировано: 4
Прошло в Шорт-лист: 3
Шорт-леди: Yankka
Чудо-лоцман: pesnya
Проголосовало: 12
Чадский: pesnya
ПОУБИВАЛ БЫ!
Ой, надо же чуть опять порезонить, а то уж сверху еще 2 шорта готові (pesnya, 12.02.2017)
Автор: marko
Читайте в этом же разделе: 27.02.2017 Шорт-лист трехнеделья 30.12.2016–20.01.2017: Направить в глушь остаток человатт 26.02.2017 Шорт-лист трехнеделья 09–30.12.2016: Намек на харакири 25.02.2017 Как лист увядший падает на душу. Итоги турнира № 76 24.02.2017 Что такое триллер. Итоги «OtvertkaFest-2016» 16.02.2017 Дооткровенничалась. Итоги голосования по внеконкурсным обороткам
К списку
Комментарии
| 02.03.2017 09:07 | песня За шо??? поубивал бы , в смысле а оформил красиво, да) | | | 02.03.2017 16:10 | едко в смысле *кипит наш разум возмусченный*) | | | 03.03.2017 00:44 | marko песТня, щитай этот заголовог метафорой | | | 03.03.2017 00:44 | marko Вернее, междометием... | | Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
|
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Здесь, на земле,
где я впадал то в истовость, то в ересь,
где жил, в чужих воспоминаньях греясь,
как мышь в золе,
где хуже мыши
глодал петит родного словаря,
тебе чужого, где, благодаря
тебе, я на себя взираю свыше,
уже ни в ком
не видя места, коего глаголом
коснуться мог бы, не владея горлом,
давясь кивком
звонкоголосой падали, слюной
кропя уста взамен кастальской влаги,
кренясь Пизанской башнею к бумаге
во тьме ночной,
тебе твой дар
я возвращаю – не зарыл, не пропил;
и, если бы душа имела профиль,
ты б увидал,
что и она
всего лишь слепок с горестного дара,
что более ничем не обладала,
что вместе с ним к тебе обращена.
Не стану жечь
тебя глаголом, исповедью, просьбой,
проклятыми вопросами – той оспой,
которой речь
почти с пелен
заражена – кто знает? – не тобой ли;
надежным, то есть, образом от боли
ты удален.
Не стану ждать
твоих ответов, Ангел, поелику
столь плохо представляемому лику,
как твой, под стать,
должно быть, лишь
молчанье – столь просторное, что эха
в нем не сподобятся ни всплески смеха,
ни вопль: «Услышь!»
Вот это мне
и блазнит слух, привыкший к разнобою,
и облегчает разговор с тобою
наедине.
В Ковчег птенец,
не возвратившись, доказует то, что
вся вера есть не более, чем почта
в один конец.
Смотри ж, как, наг
и сир, жлоблюсь о Господе, и это
одно тебя избавит от ответа.
Но это – подтверждение и знак,
что в нищете
влачащий дни не устрашится кражи,
что я кладу на мысль о камуфляже.
Там, на кресте,
не возоплю: «Почто меня оставил?!»
Не превращу себя в благую весть!
Поскольку боль – не нарушенье правил:
страданье есть
способность тел,
и человек есть испытатель боли.
Но то ли свой ему неведом, то ли
ее предел.
___
Здесь, на земле,
все горы – но в значении их узком -
кончаются не пиками, но спуском
в кромешной мгле,
и, сжав уста,
стигматы завернув свои в дерюгу,
идешь на вещи по второму кругу,
сойдя с креста.
Здесь, на земле,
от нежности до умоисступленья
все формы жизни есть приспособленье.
И в том числе
взгляд в потолок
и жажда слиться с Богом, как с пейзажем,
в котором нас разыскивает, скажем,
один стрелок.
Как на сопле,
все виснет на крюках своих вопросов,
как вор трамвайный, бард или философ -
здесь, на земле,
из всех углов
несет, как рыбой, с одесной и с левой
слиянием с природой или с девой
и башней слов!
Дух-исцелитель!
Я из бездонных мозеровских блюд
так нахлебался варева минут
и римских литер,
что в жадный слух,
который прежде не был привередлив,
не входят щебет или шум деревьев -
я нынче глух.
О нет, не помощь
зову твою, означенная высь!
Тех нет объятий, чтоб не разошлись
как стрелки в полночь.
Не жгу свечи,
когда, разжав железные объятья,
будильники, завернутые в платья,
гремят в ночи!
И в этой башне,
в правнучке вавилонской, в башне слов,
все время недостроенной, ты кров
найти не дашь мне!
Такая тишь
там, наверху, встречает златоротца,
что, на чердак карабкаясь, летишь
на дно колодца.
Там, наверху -
услышь одно: благодарю за то, что
ты отнял все, чем на своем веку
владел я. Ибо созданное прочно,
продукт труда
есть пища вора и прообраз Рая,
верней – добыча времени: теряя
(пусть навсегда)
что-либо, ты
не смей кричать о преданной надежде:
то Времени, невидимые прежде,
в вещах черты
вдруг проступают, и теснится грудь
от старческих морщин; но этих линий -
их не разгладишь, тающих как иней,
коснись их чуть.
Благодарю...
Верней, ума последняя крупица
благодарит, что не дал прилепиться
к тем кущам, корпусам и словарю,
что ты не в масть
моим задаткам, комплексам и форам
зашел – и не предал их жалким формам
меня во власть.
___
Ты за утрату
горазд все это отомщеньем счесть,
моим приспособленьем к циферблату,
борьбой, слияньем с Временем – Бог весть!
Да полно, мне ль!
А если так – то с временем неблизким,
затем что чудится за каждым диском
в стене – туннель.
Ну что же, рой!
Рой глубже и, как вырванное с мясом,
шей сердцу страх пред грустною порой,
пред смертным часом.
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о – как его! – бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.
Вот эту фразу
хочу я прокричать и посмотреть
вперед – раз перспектива умереть
доступна глазу -
кто издали
откликнется? Последует ли эхо?
Иль ей и там не встретится помеха,
как на земли?
Ночная тишь...
Стучит башкой об стол, заснув, заочник.
Кирпичный будоражит позвоночник
печная мышь.
И за окном
толпа деревьев в деревянной раме,
как легкие на школьной диаграмме,
объята сном.
Все откололось...
И время. И судьба. И о судьбе...
Осталась только память о себе,
негромкий голос.
Она одна.
И то – как шлак перегоревший, гравий,
за счет каких-то писем, фотографий,
зеркал, окна, -
исподтишка...
и горько, что не вспомнить основного!
Как жаль, что нету в христианстве бога -
пускай божка -
воспоминаний, с пригоршней ключей
от старых комнат – идолища с ликом
старьевщика – для коротанья слишком
глухих ночей.
Ночная тишь.
Вороньи гнезда, как каверны в бронхах.
Отрепья дыма роются в обломках
больничных крыш.
Любая речь
безадресна, увы, об эту пору -
чем я сумел, друг-небожитель, спору
нет, пренебречь.
Страстная. Ночь.
И вкус во рту от жизни в этом мире,
как будто наследил в чужой квартире
и вышел прочь!
И мозг под током!
И там, на тридевятом этаже
горит окно. И, кажется, уже
не помню толком,
о чем с тобой
витийствовал – верней, с одной из кукол,
пересекающих полночный купол.
Теперь отбой,
и невдомек,
зачем так много черного на белом?
Гортань исходит грифелем и мелом,
и в ней – комок
не слов, не слез,
но странной мысли о победе снега -
отбросов света, падающих с неба, -
почти вопрос.
В мозгу горчит,
и за стеною в толщину страницы
вопит младенец, и в окне больницы
старик торчит.
Апрель. Страстная. Все идет к весне.
Но мир еще во льду и в белизне.
И взгляд младенца,
еще не начинавшего шагов,
не допускает таянья снегов.
Но и не деться
от той же мысли – задом наперед -
в больнице старику в начале года:
он видит снег и знает, что умрет
до таянья его, до ледохода.
март – апрель 1970
|
|