|
Чем дальше идешь, тем меньше познаешь (Лао-Цзы)
Дневник сайта
27.04.2009 Грустить можно и нужно, главное – не циклитьсяКаждое его появление в кулуарах сопровождается радостными воплями решеторянок...
Он оптимист и никогда не унывает, считает, что даже грусть – хорошее чувство, если не циклиться. Живет во Франции, но душой - везде, где у него имеются друзья. А друзей, как вы догадываетесь, в избытке. География дружественной души chiko необъятна, от бескрайних просторов России до американских прерий и австралийских пустынь (точно не скажу, до которой из них, но предположительно до Виктории). Из чего можно сделать вывод: Вит – гражданин для Мира и, в первую очередь, для прекрасной его, женской половины.
И так как Виталий совершенно бесконфликтный человек, неимоверно добрый и отзывчивый, трогательно нежный и деликатный, то каждое его появление в кулуарах сопровождается радостными воплями решеторянок. А с любовью народной справиться сложно, это ж – воз, его нужно везти, причем, максимально осторожно и бережно. И еще нести ответственность за пассажиров. И обслуживать их, балуя стихотворными трудами. Или разбавлять публицистической прозой. Да и компенсацию особливо дотошные пассажиры требуют, в виде подробных комментариев к своей гениальности. Быть может, поэтому он скромничает и редко появляется на сайте. Короче: уходит от ответственности. Практически в подполье уходит. Как мыш, который плавучий и который раньше частенько делал заплывы в Общалку.
Но ничего, ничего… Знаю я места, где еще Виталик хаживает по паутине. Помню, читателем его стала вовсе не потому, что кто-то посоветовал, не потому что выхватила строку из текста, и она меня пронзила до печёнок. Честно признаюсь, меня тронул, подкупил, просто-таки заворожил коллаж на его странице, потрясающая скрипично-перьевая композиция.
Это уже потом я прониклась творчеством Вита и регулярно зачастила к нему в гости. Так что, скрывайся, не скрывайся, а следы остаются, тем более такие запоминающиеся, как «Утро» с пьяными эфирными волнами и горячительным коньяком вместо шарфика, как «Не грусти» с чередой потускневших веков. Про рассказ «Яйцо» об эмигрантских мытарствах промолчу – лучше прочитайте сами.
А вот этого стихотворения на Решетории нет, так как написано оно было еще в марте 2006 года. Чудо как хороши строки:
Роза на снегу
загадкой
роза на снегу
горда нежна
и одинока
то может
жест руки жестокий
неосторожный
не пойму
ей холодно
в кристаллах снежных
трепещет
угасая жизнь
и не спасти
как неизбежность
не обогреть
и не забыть...
уже подернуло узором
благoухающий бутон
и силуэтом впишет скоро
Зима
ее
в Весенний сон
Несколько лет тому назад мне нравилось читать философские зарисовки Вита в прозе, с удовольствием окуналась в его «шизопаранойи», и очень жаль, что сейчас он не балует нас этим. А ведь совсем недавно говорил, что «ушел в семью», даже адрес указывал, и не просто, а заглавными буквами прокричал всенародно: РЕШЕТОРИЯ РУ.
В общем так: не отлынивай, собирайся с мыслями, переговори с Музой(или Музами) и твори, твори, твори… Это первое пожелание на твой праздник.
А еще я желаю тебе отличного настроения, хорошей (велосипедной) погоды, чудесных попутчиков по жизни, любви в неограниченных количествах и счастья – безразмерного и много-много.
С днем рождения, Виталий!
Под скрипку танцуют все!
Автор: IRIHA
Читайте в этом же разделе: 24.04.2009 Сара курская 23.04.2009 Не перепутай причину, и следствие тебя не тронет 19.04.2009 Обитаемые острова (Дм. Сладкову в День рожденья) 17.04.2009 Чем бы магистр ни тешился... 16.04.2009 Хрустальные образы Мисс Адлер
К списку
Комментарии
| 27.04.2009 00:09 | Volcha Да, Да! *раздался визг женской части сайта*
С Днём варенья, Мыш!!! Парижской весны и русского душевного тепла тебе))) | | | 27.04.2009 00:22 | oMitriy Весна! Паришь! Родился Мыш!!! | | | 27.04.2009 00:39 | SukinKot С Днем Рождения, Мыш :) | | | 27.04.2009 00:46 | marko Однако повод, чтоб лехко
махнуть стакан "Мадам Клико"! :)
Вит, с Днем рожденья! Многая лета. Будь счастлив, и да не прекращается визг женской части! | | | 27.04.2009 00:53 | ещё одна визжащая Винс! С Днём рождения! | | | 27.04.2009 08:48 | Cherry с днем рождения! счастья, здоровья и удачи | | | 27.04.2009 10:35 | bess А еще он как-то, рискуя жизнью, достал нам редкие лекарства. И вообще он очень славный :)
С днем рожденья, Мыш! Ты обязан быть счастливым ;) | | | 27.04.2009 10:55 | Sarah а где он сам? | | | 27.04.2009 11:28 | Ириха он между перьями и скрипкой))) | | | 27.04.2009 15:33 | ie О, а я притащила сюда ещё капельку от Винса...
"глоток воды
пугает... и так манит эта вечность
готовя нам забвенье, иль уют...
не знаю... пусть спирали бесконечность
свернет все расстояния... и вдруг,
вновь совместиться аур двух свечение,
затерянных в реалиях веков...
слова умрут, бессильны на мгновение,
освобождая нас от лжи оков...
огнем блестнут глаза, и страсти нега
нас унесет... спираль сожмет виток...
и нас сотрет в песок, белее снега...
жизнь - это лишь воды глоток"
vincent
С Днём рождения, Винс!
совмещайся с Решеторией почаще.
Здоровья тебе | | | 27.04.2009 22:59 | Rosa и я!!!!!!!!)))))))) | | | 11.05.2009 16:34 | Mouette С опозданием, но с Днем рождения тебя! | | | 14.07.2009 15:50 | chiko ой... ребяты!!! нет мне прощения - НЕТ :(... (сам себя треская по башке)и где я ходил, Мыш ластоногай?!
ПА СИ БА!!! я вас обажаю!!! | | Оставить комментарий
Чтобы написать сообщение, пожалуйста, пройдите Авторизацию или Регистрацию.
|
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Авторизация
Камертон
Перед нашим окном дом стоит невпопад, а за ним, что важнее всего, каждый вечер горит и алеет закат - я ни разу не видел его. Мне отсюда доступна небес полоса между домом и краем окна - я могу наблюдать, напрягая глаза, как синеет и гаснет она. Отраженным и косвенным миром богат, восстанавливая естество, я хотел бы, однако, увидеть закат без фантазий, как видит его полусонный шофер на изгибе шоссе или путник над тусклой рекой. Но сегодня я узкой был рад полосе, и была она синей такой, что глубокой и влажной казалась она, что вложил бы неверный персты в эту синюю щель между краем окна и помянутым домом. Черты я его, признаюсь, различал не вполне. Вечерами квадраты горят, образуя неверный узор на стене, днем - один грязно-серый квадрат. И подумать, что в нем тоже люди живут, на окно мое мельком глядят, на работу уходят, с работы идут, суп из курицы чинно едят... Отчего-то сегодня привычный уклад, на который я сам не роптал, отраженный и втиснутый в каждый квадрат, мне представился беден и мал. И мне стала ясна Ходасевича боль, отраженная в каждом стекле, как на множество дублей разбитая роль, как покойник на белом столе. И не знаю, куда увести меня мог этих мыслей нерадостных ряд, но внезапно мне в спину ударил звонок и меня тряханул, как разряд.
Мой коллега по службе, разносчик беды, недовольство свое затая, сообщил мне, что я поощрен за труды и направлен в глухие края - в малый город уездный, в тот самый, в какой я и рвался, - составить эссе, элегически стоя над тусклой рекой иль бредя по изгибу шоссе. И добавил, что сам предпочел бы расстрел, но однако же едет со мной, и чтоб я через час на вокзал подоспел с документом и щеткой зубной. Я собрал чемодан через десять минут. До вокзала идти полчаса. Свет проверил и газ, обернулся к окну - там горела и жгла полоса. Синий цвет ее был как истома и стон, как веками вертящийся вал, словно синий прозрачный на синем густом... и не сразу я взгляд оторвал.
Я оставил себе про запас пять минут и отправился бодро назад, потому что решил чертов дом обогнуть и увидеть багровый закат. Но за ним дом за домом в неправильный ряд, словно мысли в ночные часы, заслоняли не только искомый закат, но и синий разбег полосы. И тогда я спокойно пошел на вокзал, но глазами искал высоты, и в прорехах меж крыш находили глаза ярко-синих небес лоскуты. Через сорок минут мы сидели в купе. Наш попутчик мурыжил кроссворд. Он спросил, может, знаем поэта на п и французский загадочный порт. Что-то Пушкин не лезет, он тихо сказал, он сказал озабоченно так, что я вспомнил Марсель, а коллега достал колбасу и сказал: Пастернак. И кругами потом колбасу нарезал на помятом газетном листе, пропустив, как за шторами дрогнул вокзал, побежали огни в темноте. И изнанка Москвы в бледном свете дурном то мелькала, то тихо плыла - между ночью и вечером, явью и сном, как изнанка Уфы иль Орла. Околдованный ритмом железных дорог, переброшенный в детство свое, я смотрел, как в чаю умирал сахарок, как попутчики стелят белье. А когда я лежал и лениво следил, как пейзаж то нырял, то взлетал, белый-белый огонь мне лицо осветил, встречный свистнул и загрохотал. Мертвых фабрик скелеты, село за селом, пруд, блеснувший как будто свинцом, напрягая глаза, я ловил за стеклом, вместе с собственным бледным лицом. А потом все исчезло, и только экран осциллографа тускло горел, а на нем кто-то дальний огнями играл и украдкой в глаза мне смотрел.
Так лежал я без сна то ли час, то ли ночь, а потом то ли спал, то ли нет, от заката экспресс увозил меня прочь, прямиком на грядущий рассвет. Обессиленный долгой неясной борьбой, прикрывал я ладонью глаза, и тогда сквозь стрекочущий свет голубой ярко-синяя шла полоса. Неподвижно я мчался в слепящих лучах, духота набухала в виске, просыпался я сызнова и изучал перфорацию на потолке.
А внизу наш попутчик тихонько скулил, и болталась его голова. Он вчера с грустной гордостью нам говорил, что почти уже выбил средства, а потом машинально жевал колбасу на неблизком обратном пути, чтоб в родимое СМУ, то ли главк, то ли СУ в срок доставить вот это почти. Удивительной командировки финал я сейчас наблюдал с высоты, и в чертах его с легким смятеньем узнал своего предприятья черты. Дело в том, что я все это знал наперед, до акцентов и до запятых: как коллега, ворча, объектив наведет - вековечить красу нищеты, как запнется асфальт и начнутся грунты, как пельмени в райпо завезут, а потом, к сентябрю, пожелтеют листы, а потом их снега занесут. А потом ноздреватым, гнилым, голубым станет снег, узловатой водой, влажным воздухом, ветром апрельским больным, растворенной в эфире бедой. И мне деньги платили за то, что сюжет находил я у всех на виду, а в орнаменте самых банальных примет различал и мечту и беду. Но мне вовсе не надо за тысячи лье в наутилусе этом трястись, наблюдать с верхней полки в казенном белье сквозь окошко вселенскую слизь, потому что - опять и опять повторю - эту бедность, и прелесть, и грусть, как листы к сентябрю, как метель к ноябрю, знаю я наперед, наизусть.
Там трамваи, как в детстве, как едешь с отцом, треугольный пакет молока, в небесах - облака с человечьим лицом, с человечьим лицом облака. Опрокинутым лесом древесных корней щеголяет обрыв над рекой - назови это родиной, только не смей легкий прах потревожить ногой. И какую пластинку над ним ни крути, как ни морщись, покуда ты жив, никогда, никогда не припомнишь мотив, никогда не припомнишь мотив.
Так я думал впотьмах, а коллега мой спал - не сипел, не свистел, не храпел, а вчера-то гордился, губу поджимал, говорил - предпочел бы расстрел. И я свесился, в морду ему заглянул - он лежал, просветленный во сне, словно он понял всё, всех простил и заснул. Вид его не понравился мне. Я спустился - коллега лежал не дышал. Я на полку напротив присел, и попутчик, свернувшись, во сне заворчал, а потом захрапел, засвистел... Я сидел и глядел, и усталость - не страх! - разворачивалась в глубине, и иконопись в вечно брюзжащих чертах прояснялась вдвойне и втройне. И не мог никому я хоть чем-то помочь, сообщить, умолчать, обмануть, и не я - машинист гнал экспресс через ночь, но и он бы не смог повернуть.
Аппарат зачехленный висел на крючке, три стакана тряслись на столе, мертвый свет голубой стрекотал в потолке, отражаясь, как нужно, в стекле. Растворялась час от часу тьма за окном, проявлялись глухие края, и бесцельно сквозь них мы летели втроем: тот живой, этот мертвый и я. За окном проступал серый призрачный ад, монотонный, как топот колес, и березы с осинами мчались назад, как макеты осин и берез. Ярко-розовой долькой у края земли был холодный ландшафт озарен, и дорога вилась в светло-серой пыли, а над ней - стая черных ворон.
А потом все расплылось, и слиплись глаза, и возникла, иссиня-черна, в белых искорках звездных - небес полоса между крышей и краем окна. Я тряхнул головой, чтоб вернуть воронье и встречающий утро экспресс, но реальным осталось мерцанье ее на поверхности век и небес.
Я проспал, опоздал, но не все ли равно? - только пусть он останется жив, пусть он ест колбасу или смотрит в окно, мягкой замшею трет объектив, едет дальше один, проклиная меня, обсуждает с соседом средства, только пусть он дотянет до места и дня, только... кругом пошла голова.
Я ведь помню: попутчик, печален и горд, утверждал, что согнул их в дугу, я могу ведь по клеточке вспомнить кроссворд... нет, наверно, почти что могу. А потом... может, так и выходят они из-под опытных рук мастеров: на обратном пути через ночи и дни из глухих параллельных миров...
Cын угрюмо берет за аккордом аккорд. Мелят время стенные часы. Мастер смотрит в пространство - и видит кроссворд сквозь стакан и ломоть колбасы. Снова почерк чужой по слогам разбирать, придавая значенья словам (ироничная дочь ироничную мать приглашает к раскрытым дверям). А назавтра редактор наденет очки, все проверит по несколько раз, усмехнется и скажет: "Ну вы и ловки! Как же это выходит у вас?" Ну а мастер упрется глазами в паркет и редактору, словно врагу, на дежурный вопрос вновь ответит: "Секрет - а точнее сказать не могу".
|
|