Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником, когда видишь, что делает из неё большинство людей
(Эрих Мария Ремарк)
Книгосфера
14.02.2012
Сочувствие с раздражением
Мало кто из сегодняшних писателей так глубоко чувствует единство нашей горькой — и отнюдь не завершившейся! — истории, как Андрей Волос. Дай Бог ему силы договорить до конца...
«Предатель» (М., «Эксмо») — вторая книга трилогии Андрея Волоса о закате советской эпохи. Первая — «Победитель» — увидела свет три года назад. И заставила меня долго чесать в затылке.
Сильное сочувствие к писателю, решившемуся осмыслить и воссоздать время, на которое пришлась наша с ним молодость (взросление), то и дело смешивалось с раздражением от исторических, психологических, композиционных неточностей. Книга была (и осталась!) очень «своей» — тем большую досаду вызывали авторские оплошности. (Или то, что таковыми видится.) Вот как заканчивалась моя рецензия во «Времени новостей»: «...вопиюще противоречивый роман — местами поверхностный, местами грациозно дрейфующий прочь от действительно трудных вопросов, местами откровенно ориентированный на голливудскую завлекаловку, местами просто неряшливый, но сущностно нацеленный на серьезное осмысление нашей истории. И потому требующий обдумывания и взывающий к спору».
Ныне слова эти украшают заднюю обложку «Предателя». С одной стороны, странно: я ведь о другом романе писал. Мало ли как за три года могло трансформироваться художественное мышление Волоса. Да и критики иногда меняются. (Что цитату используют без спросу — привычно. Всякому звонить — на редактуру времени не хватит.) С другой же... Правы издатели: все так и есть. И я, как барон фон Гринвальдус, все в той же позицьи (не думал, что такие прозорливцы в «Эксмо» работают!), и Волос на месте остался. Те же небрежности (ну, не так гнобила в начале 80-х гэбуха строптивых литераторов, и они не так себя вели), то же стремление впихнуть в текст все, от чего болит сердце, та же ставка на «исторический детектив», те же непрописанность второстепенных персонажей и излишество боковых (невнятных и неотыгранных) сюжетных линий, то же сопряжение времен (сталинского и позднесоветского)...
Сохранился и принцип «трехсюжетности». «Победитель»: история лейтенанта ГБ Плетнева, участвовавшего в штурме дворца Амина (пролог афганской авантюры кремлевских старцев), а по возвращении в отечество отправленного на десять лет в лагеря; история писателя Бронникова, выпихнутого из «советской литературы» и взятого на крючок «дорогими органами»; книга Бронникова о другом — 1929 года — опыте вмешательства большевиков в дела южного соседа (роман Бронникова издан в 1989-м, когда советские войска покидают Афганистан, а Плетнев — зону). «Предатель»: продолжение мытарств Бронникова (психушка, запущенный гэбэшниками и радостно принятый братьями-литераторами слух о сотрудничестве с охранкой); история бронниковского свойственника — художника Артема, что загремел в «ограниченный контингент» и к весне 85-го (началу горбачевского царствования) пропал без вести; роман Бронникова о его старшем друге Шегаеве, который якобы был посвящен в тамплиеры, долгие годы провел на островах ГУЛАГа, но сумел оттуда вернуться и дожил до 80-х.
Как бликует смысл заглавия в первом романе (кто здесь победитель?), так дразняще мерцает он и во втором (кто предатель — оклеветанный Бронников? его друг, издавший под псевдонимом книгу за бугром, а потому отправленный в лагеря? пропавший без вести сержант, на что «намекают» в военкомате? или..?). Загадок много больше, чем разгадок. И если «Победитель» виделся вещью законченной (допускающей развитие, но самодостаточной), то «Предатель» буквально взывает к продолжению. Будем надеяться, что Волос доведет дело до конца. Будем надеяться, что он станет экономнее работать с материалом («афганские» ретроспекции «Победителя» гораздо эффективнее работают на смысловое целое, чем иные — тоже страшные и с истинной болью написанные — исторические экскурсы в обоих романах). Будем надеяться, что символическая «многозначность» (часто соскальзывающая в многозначительность) уступит место исторической и психологической точности. Мало кто из сегодняшних писателей так глубоко чувствует единство нашей горькой — и отнюдь не завершившейся! — истории, как Андрей Волос. Дай Бог ему силы договорить до конца.
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Подъезжает извозчик каждый день,
Чтоб везти комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик заснул, извозчик ждет,
И лошадь спит и жует,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Уже не молод, еще не стар,
На лице отвага, в глазах пожар -
Вот каков собой комиссар.
Он извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролетку скок.
Извозчик дернет возжей,
Лошадь дернет ногой,
Извозчик крикнет: "Ну!"
Лошадь поднимет ногу одну,
Поставит на земь опять,
Пролетка покатится вспять,
Извозчик щелкнет кнутом
И двинется в путь с трудом.
В пять часов извозчик едет домой,
Лошадь трусит усталой рысцой,
Сейчас он в чайной чаю попьет,
Лошадь сена пока пожует.
На дверях чайной - засов
И надпись: "Закрыто по случаю дров".
Извозчик вздохнул: "Ух, чертов стул!"
Почесал затылок и снова вздохнул.
Голодный извозчик едет домой,
Лошадь снова трусит усталой рысцой.
Наутро подъехал он в пасмурный день
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Чтоб вести комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик уснул, извозчик ждет,
И лошадь спит и жует,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролетку скок.
Но извозчик не дернул возжей,
Не дернула лошадь ногой.
Извозчик не крикнул: "Ну!"
Не подняла лошадь ногу одну,
Извозчик не щелкнул кнутом,
Не двинулись в путь с трудом.
Комиссар вскричал: "Что за черт!
Лошадь мертва, извозчик мертв!
Теперь пешком мне придется бежать,
На площадь Урицкого, пять".
Небесной дорогой голубой
Идет извозчик и лошадь ведет за собой.
Подходят они к райским дверям:
"Апостол Петр, отворите нам!"
Раздался голос святого Петра:
"А много вы сделали в жизни добра?"
- "Мы возили комиссара в комиссариат
Каждый день туда и назад,
Голодали мы тысячу триста пять дней,
Сжальтесь над лошадью бедной моей!
Хорошо и спокойно у вас в раю,
Впустите меня и лошадь мою!"
Апостол Петр отпер дверь,
На лошадь взглянул: "Ишь, тощий зверь!
Ну, так и быть, полезай!"
И вошли они в Божий рай.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.