В одном далёком королевстве
Король в честь свадьбы бал давал,
И королевства по соседству
Спешили радостно на бал.
Гостям с поклоном подносили
На блюде яства и вино
И в зал пожаловать просили,
Где ожидали их давно,
Туда, где сладостно звучали
Рулады птичьих голосов,
И свечи ярко освещали
Гирлянды пышные цветов.
Царило в зале оживленье,
Струился тихий разговор.
Невесту ждали с нетерпеньем:
Её скрывали до сих пор.
Она прекрасной незнакомкой
Была для каждого из них.
И вот пропели трубы громко,
И зал немедленно затих.
Король торжественно выходит:
Красавец статный, молодой,
Невесту под руку выводит -
Лицо невесты под фатой,
А чудо-платье не скрывает
Фигуры странные черты.
Тут новобрачный убирает
С лица невесты шёлк фаты.
Крива, уродлива, горбата -
Невесты той страшнее нет!
"Кого он за себя сосватал?!"
"Кому он хочет дать обет?!"
Весь зал открыто возмутился,
От шока отойдя слегка.
Король нисколько не смутился,
Взметнулась вверх его рука:
"Спокойно! Я скажу вам сразу
На все вопросы мой ответ:
Страшна? Горбата? Одноглаза?
А для меня - прекрасней нет!
И вам принять её придётся,
Как королеву, через час.
А в чувствах каждый разберётся,
Когда услышит мой рассказ.
Я был юнцом тогда беспечным,
Любимым сыном короля.
И счастье было бесконечным,
И для меня цвела земля.
И вот, верхом летя с охоты
Под крик и гиканье домой,
Я на тропинке сбил кого-то.
И это был седой старик седой.
Мой конь заржал. Я развернулся,
И гнев в моей душе возник,
И я наОтмашь замахнулся
кнутом.
Лицо закрыл старик.
Но тут внезапно задрожала
Моя жестокая рука:
Из леса девушка бежала,
Наверно, внучка старика.
Она была такой прекрасной,
Так ослепляла красотой,
Что я забыл про гнев ужасный:
Она была моей мечтой.
На нас взглянув как на докуку,
Ни слова не произнесла.
Спокойно протянула руку,
Подняться старцу помогла.
Меня задело за живое,
И кровь прихлынула к лицу:
"А ну-ка, девка, стой!
Со мною
Сейчас ты едешь ко дворцу!
Ты будешь мыть полы, бродяжка,
И поломойкой будешь век!"
И задрожала тут бедняжка,
И побелела, словно снег.
Старик закрыл собою внучку:
И стар, и худ - ну просто смех!
Бездельников смеялась кучка,
И я, признаться, громче всех:
"Я - королевский сын, убогий!
И я к отказам не привык!
Поди-ка прочь с моей дороги!"
Но руку вверх воздел старик,
Сказал торжественно-напевно -
От этих слов пробрала дрожь:
"Любить ты будешь королевну,
Но с жабой под венец пойдёшь!"
Я подхватил в седло девицу,
Коня пришпорил в тот же миг
И поскакал домой, в столицу.
Остался на тропе старик.
А я с добычей драгоценной
Домой примчался. И с тех пор
Бедняжка стала жертвой пленной,
А я был рад, как жадный вор.
Она жила в своей светлице,
И я там частым гостем стал.
О пленнице моей в столице
Никто не слышал и не знал.
Нам вместе было интересно,
И я отдал себя во власть
Своей невольнице прелестной.
В душе моей горела страсть.
Её любил я всё сильнее,
С другими был как зверь жесток.
Но что-то вдруг случилось с нею:
Лицо сокрыла под платок
И не вставала мне навстречу,
В кровати предпочтя лежать.
И вот однажды в тихий вечер
Решился правду я узнать.
Я подошёл к ней, улыбнулся,
Легко с лица платок поднЯл.
И тут же в страхе отшатнулся:
Смотрела жаба на меня!
Бугриста кожа, рот огромен,
А глаз единственный косил.
И рухнул я, бедою сломлен,
Едва дыша,её спросил:
"Скажи,что сделалось с тобою?
Какой колдун заколдовал?"
"Ты сам своею жизнью злою
Проклятье на меня наслал!
Рука холодная дрожала
В моей пылающей руке,
Слезинка робкая бежала
По отвратительной щеке.
"Тебя я полюбить хотела,
С тобой, как с другом, говорить,
Но ты не знал другого дела,
Как только зло вокруг творить.
Твои ужасные поступки
Отца и мать вогнали в гроб.
И стали пастью мои губки,
На нежной спинке вырос горб.
На мне твои деянья злые
Свои оставили следы,
И у любви твоей такие
Навек останутся черты."
Врачей к любимой втихомолку
Водил, и даже колдунов,
Но было это всё без толка,
И приговор их был не нов.
Бессильны были все науки,
И колдовство, и ворожба,
У магов опускались руки.
Так отомстила мне судьба.
И в горе, плача и тоскуя,
Провёл я много страшных
дней,
Пока не понял, что такую
Люблю её ещё сильней.
И понял я, как много люди
Страдали по моей вине.
И править мы с женою будем
Всех справедливей и честней.
И я теперь хочу жениться,
Открыто милую любить.
С ней на земле соединиться,
Чтоб и за гробом вместе быть!
Король к невесте наклонился
И в поцелуе к ней приник.
И вздох по залу прокатился:
Исчезла жаба в тот же миг!
А рядом с суженым стояла
Принцесса дивной красоты.
Толпа восторженно бросала
К ногам красавицы цветы.
Любовью к ней король разрушил
Заклятье силы непростой,
А груз вины очистил душу,
Её наполнив добротой.
В толпе разряженной
скрывался
Одетый в рубище старик.
В усы седые улыбался:
Он к чудесам уже привык.
****************
На том закончим сказку эту,
Пора, друзья, нам дело знать.
А ей - гулять по белу свету,
Детей и взрослых развлекать.
Небо.
Горы.
Небо.
Горы.
Необъятные просторы с недоступной высоты. Пашни в шахматном порядке, три зеленые палатки, две случайные черты. От колодца до колодца желтая дорога вьется, к ней приблизиться придется - вот деревья и кусты. Свист негромкий беззаботный, наш герой, не видный нам, движется бесповоротно. Кадры, в такт его шагам, шарят взглядом флегматичным по окрестностям, типичным в нашей средней полосе. Тут осина, там рябина, вот и клен во всей красе.
Зелень утешает зренье. Монотонное движенье даже лучше, чем покой, успокаивает память. Время мерится шагами. Чайки вьются над рекой. И в зеленой этой гамме...
- Стой.
Он стоит, а оператор, отделяясь от него, методично сводит в кадр вид героя своего. Незавидная картина: неопрятная щетина, второсортный маскхалат, выше меры запыленный. Взгляд излишне просветленный, неприятный чем-то взгляд.
Зритель видит дезертира, беглеца войны и мира, видит словно сквозь прицел. Впрочем, он покуда цел. И глухое стрекотанье аппарата за спиной - это словно обещанье, жизнь авансом в час длиной. Оттого он смотрит чисто, хоть не видит никого, что рукою сценариста сам Господь хранит его. Ну, обыщут, съездят в рожу, ну, поставят к стенке - все же, поразмыслив, не убьют. Он пойдет, точней, поедет к окончательной победе...
Впрочем, здесь не Голливуд. Рассуждением нехитрым нас с тобой не проведут.
Рожа.
Титры.
Рожа.
Титры.
Тучи по небу плывут.
2.
Наш герой допущен в банду на урезанных правах. Банда возит контрабанду - это знаем на словах. Кто не брезгует разбоем, отчисляет в общий фонд треть добычи. Двое-трое путешествуют на фронт, разживаясь там оружьем, камуфляжем и едой. Чужд вражде и двоедушью мир общины молодой.
Каждый здесь в огне пожарищ многократно выживал потому лишь, что товарищ его спину прикрывал. В темноте и слепоте мы будем долго прозябать... Есть у нас, однако, темы, что неловко развивать.
Мы ушли от киноряда - что ж, тут будет череда экспозиций то ли ада, то ли страшного суда. В ракурсе, однако, странном пусть их ловит объектив, параллельно за экраном легкий пусть звучит мотив.
Как вода течет по тверди, так и жизнь течет по смерти, и поток, не видный глазу, восстанавливает мир. Пусть непрочны стены храма, тут идет другая драма, то, что Гамлет видит сразу, ищет сослепу Шекспир.
Вечер.
Звезды.
Синий полог.
Пусть не Кубрик и не Поллак, а отечественный мастер снимет синий небосклон, чтоб дышал озоном он. Чтоб душа рвалась на части от беспочвенного счастья, чтоб кололи звезды глаз.
Наш герой не в первый раз в тень древесную отходит, там стоит и смотрит вдаль. Ностальгия, грусть, печаль - или что-то в том же роде.
Он стоит и смотрит. Боль отступает понемногу. Память больше не свербит. Оператор внемлет Богу. Ангел по небу летит. Смотрим - то ль на небо, то ль на кремнистую дорогу.
Тут подходит атаман, сто рублей ему в карман.
3.
- Табачку?
- Курить я бросил.
- Что так?
- Смысла в этом нет.
- Ну смотри. Наступит осень, наведет тут марафет. И одно у нас спасенье...
- Непрерывное куренье?
- Ты, я вижу, нигилист. А представь - стоишь в дозоре. Вой пурги и ветра свист. Вахта до зари, а зори тут, как звезды, далеки. Коченеют две руки, две ноги, лицо, два уха... Словом, можешь сосчитать. И становится так глухо на душе, твою, блин, мать! Тут, хоть пальцы плохо гнутся, хоть морзянкой зубы бьются, достаешь из закутка...
- Понимаю.
- Нет. Пока не попробуешь, не сможешь ты понять. Я испытал под огнем тебя. Ну что же, смелость - тоже капитал. Но не смелостью единой жив пожизненный солдат. Похлебай болотной тины, остуди на льдине зад. Простатиты, геморрои не выводят нас из строя. Нам и глист почти что брат.
- А в итоге?
- Что в итоге? Час пробьет - протянешь ноги. А какой еще итог? Как сказал однажды Блок, вечный бой. Покой нам только... да не снится он давно. Балерине снится полька, а сантехнику - говно. Если обратишь вниманье, то один, блин, то другой затрясет сквозь сон ногой, и сплошное бормотанье, то рычанье, то рыданье. Вот он, братец, вечный бой.
- Страшно.
- Страшно? Бог с тобой. Среди пламени и праха я искал в душе своей теплую крупицу страха, как письмо из-за морей. Означал бы миг испуга, что жива еще стезя...
- Дай мне закурить. Мне...
- Туго? То-то, друг. В бою без друга ну, практически, нельзя. Завтра сходим к федералам, а в четверг - к боевикам. В среду выходной. Авралы надоели старикам. Всех патронов не награбишь...
- И в себя не заберешь.
- Ловко шутишь ты, товарищ, тем, наверно, и хорош. Славно мы поговорили, а теперь пора поспать. Я пошел, а ты?
- В могиле буду вволю отдыхать.
- Снова шутишь?
- Нет, пожалуй.
- Если нет, тогда не балуй и об этом помолчи. Тут повалишься со стула - там получишь три отгула, а потом небесный чин даст тебе посмертный номер, так что жив ты или помер...
- И не выйдет соскочить?
- Там не выйдет, тут - попробуй. В добрый час. Но не особо полагайся на пейзаж. При дворе и на заставе - то оставят, то подставят; тут продашь - и там продашь.
- Я-то не продам.
- Я знаю. Нет таланта к торговству. Погляди, луна какая! видно камни и траву. Той тропинкой близко очень до Кривого арыка. В добрый час.
- Спокойной ночи. Может, встретимся.
- Пока.
4.
Ночи и дни коротки - как же возможно такое? Там, над шуршащей рекою, тают во мгле огоньки. Доски парома скрипят, слышится тихая ругань, звезды по Млечному кругу в медленном небе летят. Шлепает где-то весло, пахнет тревогой и тиной, мне уже надо идти, но, кажется, слишком светло.
Контуром черным камыш тщательно слишком очерчен, черным холстом небосвод сдвинут умеренно вдаль, жаворонок в трех шагах как-то нелепо доверчив, в теплой и мягкой воде вдруг отражается сталь.
Я отступаю на шаг в тень обессиленной ивы, только в глубокой тени мне удается дышать. Я укрываюсь в стволе, чтоб ни за что не смогли вы тело мое опознать, душу мою удержать.
Ибо становится мне тесной небес полусфера, звуки шагов Агасфера слышу в любой стороне. Время горит, как смола, и опадают свободно многия наши заботы, многия ваши дела.
Так повзрослевший отец в доме отца молодого видит бутылочек ряд, видит пеленок стопу. Жив еще каждый из нас. В звуках рождается слово. Что ж ты уходишь во мглу, прядь разминая на лбу?
В лифте, в стоячем гробу, пробуя опыт паденья, ты в зеркалах без зеркал равен себе на мгновенье. Но открывается дверь и загорается день, и растворяешься ты в спинах идущих людей...
5.
Он приедет туда, где прохладные улицы, где костел не сутулится, где в чешуйках вода. Где струится фонтан, опадая овалами, тает вспышками алыми против солнца каштан.
Здесь в небрежных кафе гонят кофе по-черному, здесь Сезанн и Моне дышат в каждом мазке, здесь излом кирпича веет зеленью сорною, крыши, шляпы, зонты отступают к реке.
Разгорается день. Запускается двигатель, и автобус цветной, необъятный, как мир, ловит солнце в стекло, держит фары навыкате, исчезая в пейзаже, в какой-то из дыр.
И не надо твердить, что сбежать невозможно от себя, ибо нету другого пути, как вводить и вводить - внутривенно, подкожно этот птичий базар, этот рай травести.
Так давай, уступи мне за детскую цену этот чудный станок для утюжки шнурков, этот миксер, ничто превращающий в пену, этот таймер с заводом на пару веков.
Отвлеки только взгляд от невнятной полоски между небом и гаснущим краем реки. Серпантин, а не серп, и не звезды, а блёстки пусть нащупает взгляд. Ты его отвлеки -
отвлеки, потому что татары и Рюрик, Киреевский, Фонвизин, Сперанский, стрельцы, ядовитые охра и кадмий и сурик, блядовитые дети и те же отцы, Аввакум с распальцовкой и Никон с братвою, царь с кошачьей башкой, граф с точеной косой, три разбитых бутылки с водою живою, тупорылый медведь с хитрожопой лисой, Дима Быков, Тимур - а иначе не выйдет, потому что, браток, по-другому нельзя, селезенка не знает, а печень не видит, потому что генсеки, татары, князья, пусть я так не хочу, а иначе не слышно.
Пусть иначе не слышно - я так не хочу. Что с того, что хомут упирается в дышло? Я не дышлом дышу. Я ученых учу.
Потому что закат и Георгий Иванов. И осталось одно - плюнуть в Сену с моста. Ты плыви, мой плевок, мимо башенных кранов, в океанские воды, в иные места...
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
