если девочка взрослая, то она не обращается к иммунологу –
главное – без десяти порознь удержать в руке хаси,
сделать пару глотков, не подавившись столиком,
почесать репей, словно тот пёс блохастый…
если девочка старая, она не бросается вскачь на новеньких,
близоруко рисует бывших по блеклому трафарету,
одевает в крестики куклу из вечных ноликов,
изучает курсы стервинга и брюнетов.
если девочка – девочка, она непременно хранит в холодильнике трупик воли,
достаёт вечером,
растирает кулачком кукольным, как мак – в ступе,
а потом – надевая сон,
отправляется в ночь, как в школу –
прямоугольную,
чёрноящиковую,
медвежьелапью,
которая на неё бросится – и наступит…
***
сначала ты изучаешь буквы,
потом изучаешь лизинг,
потом изучаешь взаимодействие лизинга и салфетки…
… город с улыбкой недоразвитого дяди-баскетболиста
упорно-настойчиво в корзинку лужи бросает тебя монеткой –
корпишь над земным притяжением, копишь больной безлимит фингалов,
лоб морщишь настолько усердно, что хватит всего-то на две затяжки…
семья пауков обнимает пространство, как мелкая гроздь коал, и
в углу номер шесть начинают щупать друг друга обрубки чашки.
всё чаще темнеет в раю календарных, на зависть энд ко малевич,
всё чаще и резче кричит кукушкой горелопластмассый космос…
ты учишься вить из себя верёвку для лужи «последний лэвел»,
а раньше хотела, чтоб из тебя
ангелы вили гнёзда…
***
… одноразовая посуда превращается в многоразовую.
ты – в ложку, ведущую по стакану толстой сетью помех.
маленькие девочки живут вопреки гумбертам и некрасовым,
занося в мемориз мех остриженной ночи и нервный ресниц побег.
маленькие мемориз переполняются сном марианских впадин,
серыми обезьянами, холодным чаем, квашенной в нос бедой…
сверху усаживаются крашенные в олово маленькие солдаты –
утрамбовывают собой мемориз, пока не случится сбой.
маленькие сбои превращаются в миро-скопические землетрясения,
когда подходит маленький джедай,
встряхивает за плечи,
говорит: «окстись, девочка, смотри прямо!»
а «прямо» такое маленькое, такое крошечное – как сахар по воскресеньям
или как девочка, начинающая постукивать пяткой в живот маме.
****
коровка божья, полети домой!
коробка божья, будь им вправду – домом –
девчушкам, что идут на водопой
арбузный, словно стайка насекомых,
– где мариански хмурится тахта,
где марсиански большеглаза кухня,
где в ванной спит дыхание кита
в пушистых гостевых домашних туфлях,
где водится, как домовой, земля,
где воздух гнёзда вьёт из подхалатных,
и небо, как не-воин, но сопляк,
с зари снимает розовые латы,
где все матрацы, как цейлон, целы,
где все слоны, как денежка, костисты,
где долетают губы-соловьи
к безмлечной сиське нежного басиста,
где карусели жмутся на мели
небесной после секса в понедельник,
и девочки так девичьи малы,
что даже вместо шляпы не наденешь…
Картина мира, милая уму: писатель сочиняет про Муму; шоферы колесят по всей земле со Сталиным на лобовом стекле; любимец телевиденья чабан кастрирует козла во весь экран; агукая, играючи, шутя, мать пестует щекастое дитя. Сдается мне, согражданам не лень усердствовать. В трудах проходит день, а к полночи созреет в аккурат мажорный гимн, как некий виноград.
Бог в помощь всем. Но мой физкультпривет писателю. Писатель (он поэт), несносных наблюдений виртуоз, сквозь окна видит бледный лес берез, вникая в смысл житейских передряг, причуд, коллизий. Вроде бы пустяк по имени хандра, и во врачах нет надобности, но и в мелочах видна утечка жизни. Невзначай он адрес свой забудет или чай на рукопись прольет, то вообще купает галстук бархатный в борще. Смех да и только. Выпал первый снег. На улице какой-то человек, срывая голос, битых два часа отчитывал нашкодившего пса.
Писатель принимается писать. Давно ль он умудрился променять объем на вакуум, проточный звук на паузу? Жизнь валится из рук безделкою, безделицею в щель, внезапно перейдя в разряд вещей еще душемутительных, уже музейных, как-то: баночка драже с истекшим сроком годности, альбом колониальных марок в голубом налете пыли, шелковый шнурок...
В романе Достоевского "Игрок" описан странный случай. Гувернер влюбился не на шутку, но позор безденежья преследует его. Добро бы лишь его, но существо небесное, предмет любви - и та наделала долгов. О, нищета! Спасая положенье, наш герой сперва, как Германн, вчуже за игрой в рулетку наблюдал, но вот и он выигрывает сдуру миллион. Итак, женитьба? - Дудки! Грозный пыл объемлет бедолагу. Он забыл про барышню, ему предрешено в испарине толкаться в казино. Лишения, долги, потом тюрьма. "Ужели я тогда сошел с ума?" - себя и опечаленных друзей резонно вопрошает Алексей Иванович. А на кого пенять?
Давно ль мы умудрились променять простосердечье, женскую любовь на эти пять похабных рифм: свекровь, кровь, бровь, морковь и вновь! И вновь поэт включает за полночь настольный свет, по комнате описывает круг. Тошнехонько и нужен верный друг. Таким была бы проза. Дай-то Бог. На весь поселок брешет кабыздох. Поэт глядит в холодное окно. Гармония, как это ни смешно, вот цель его, точнее, идеал. Что выиграл он, что он проиграл? Но это разве в картах и лото есть выигрыш и проигрыш. Ни то изящные материи, ни се. Скорее розыгрыш. И это все? Еще не все. Ценить свою беду, найти вверху любимую звезду, испарину труда стереть со лба и сообщить кому-то: "Не судьба".
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
