А ти ще довго сатаній,
ще довго сатаній, допоки
помреш, відчувши власні кроки
на сивій голові своїй.
В. Стус
… я чёрное на чёрном крашу в чёрный,
и серое на сером крашу в чёрный,
мой взгляд – проклятой зеленью зашорен,
кошмар – кошмарен, словно Бармалей –
младенцу…
Мне осталось только ноги
закидывать на то, что – тоже – ноги,
не человек. И завернуться в кокон.
И возвращаться в лоно кораблей
божественных червём.
Я – та, что точит
себя на мир, и миром – кровоточит,
я – та, что по себе кафтан из точек
не свяжет, ибо связано тире.
Точнее, прочерк: сквозняком – в пустырник
пройти, где – не просторно, где – пустынно,
где твои губы твой же голос стырят,
где ты на корке – клоун в кабаре, –
не нужный, но – забросанный плевками,
где ты себя же высечешь плевками,
где ты себе за пазуху не камень
повесишь, а утопленных мальков.
И чёрненькой – на чёрном – не сыграешь:
рулетка опрокинется. Сырая
земля водой покажется, сверкая
в неподанном стакане, будто кровь.
И будут ноги, будут только ноги
шагать по голове твоей, и ноготь
твой сломанный, твой шаг (как много, много!..)
ты ощутишь на собственной башке.
И с этой жуткой лаской посвящённых
в то, что им этот мир – не посвящённый,
возьмёшь себя в свои рабы и жёны,
как шило, убиенное в мешке.
Возьмёшь себя в кошмары для кошмаров,
возьмёшь себя – кривым осколком шарить
по зеркалу, возьмёшь себя в пожары,
в потопы, в попы, в тлен и в суету,
в штрих тушью по щекам, и так – чернённым,
в долг долгу, что – не красен, не червонен,
в смак вкусу, что, в безвкусье запечённый,
почует в тебе мерзкую «не ту».
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы
подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!
Как вольно им петь.И дышать полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им
- Не надо!
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну вот, ты - поэт... Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
Поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.