По бессонным полотнам асфальтовых оспин ведя
рыболавными страстью и снастью, с лицом людолова,
ледовитое облако думает: "Снова - вода.
И на ней - ни зернинки. Одна никакуха-полова".
Пахнет ветер гниением ран саблезубого дня.
Не танцует на сабле Руси без козы Эсмеральда.
Смотрит сны про коллайдер на рваных мешках ребятня,
что не сможет узнать никогда, что такое - коллайдер,
потому что - чума на их сон, и на утро - чума,
и отцы их навряд ли дойдут до подвального чума:
ледовитое облако слёзно спускает червя -
и - кто знает, на ком он сегодня навечно ночует...
2
В чернолыжье снов
и изнанках яви
мы - ночной патруль,
что не вяжет лыка.
Мы - умнее псов.
Мы не бьём. Не правим.
Не грешим безумием Эвридики:
обернуться - нет.
Подобрать - а на фиг?
Обдирая ноги
о тёрку улиц,
мы на глубине
северистых африк
ищем смертебога,
от мрака щурясь.
Убыстрённый шаг.
Замиранье пульса.
И - как дети - прочь,
под кровать! И - "Маааама!"
...мёртвый крысёнок
с лицом Иисуса
дышит
над небесами...
3
Дома щербатые.
Спокойноночится.
Жизнепрокатами
свербят песочницы:
кино наивное,
амбре виновое,
и смех - лавинами,
и смерть - по-новому,
и рты голодные -
на грошик случая...
Поддатые подданные,
кроты насущные,
на мясо в лужицах
(о, манна!..) зарятся...
Обманно рушатся
дождинок задницы -
да им - на лысины,
на щёк проталины..
Мы здесь прописаны.
Мы тут пропалены -
где тьма ажурная,
где псинок исповедь,
скамья-рыжуния,
фонарик бисовый -
железный висельник
над люком-прорубью,
герой, что выстоял,
когда мы померли.
И, с небом чокаясь,
голодным досыта,
светящей чёлкою
по лбу апостолов
ведёт - как бреет - и
дубоволистово
к земле, как к берегу,
омытом крысами,
Петрушка с братьями
причалят - смоются...
Здесь жил Швейгольц, зарезавший свою
любовницу – из чистой показухи.
Он произнес: «Теперь она в Раю».
Тогда о нем курсировали слухи,
что сам он находился на краю
безумия. Вранье! Я восстаю.
Он был позер и даже для старухи -
мамаши – я был вхож в его семью -
не делал исключения.
Она
скитается теперь по адвокатам,
в худом пальто, в платке из полотна.
А те за дверью проклинают матом
ее акцент и что она бедна.
Несчастная, она его одна
на свете не считает виноватым.
Она бредет к троллейбусу. Со дна
сознания всплывает мальчик, ласки
стыдившийся, любивший молоко,
болевший, перечитывавший сказки...
И все, помимо этого, мелко!
Сойти б сейчас... Но ехать далеко.
Троллейбус полн. Смеющиеся маски.
Грузин кричит над ухом «Сулико».
И только смерть одна ее спасет
от горя, нищеты и остального.
Настанет май, май тыща девятьсот
сего от Р. Х., шестьдесят седьмого.
Фигура в белом «рак» произнесет.
Она ее за ангела, с высот
сошедшего, сочтет или земного.
И отлетит от пересохших сот
пчела, ее столь жалившая.
Дни
пойдут, как бы не ведая о раке.
Взирая на больничные огни,
мы как-то и не думаем о мраке.
Естественная смерть ее сродни
окажется насильственной: они -
дни – движутся. И сын ее в бараке
считает их, Господь его храни.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
