Не поверишь, но от нас никак не уйдёт лето.
Это потому, что я не хочу его отпускать.
Да знаю, что уже давно пора, и его заждались где-то,
Но мне нравится такая игра, и я забавляюсь опять.
В кошки-мышки. Кошка, конечно, я.
Держу его за хвост, а оно ни чуть не боится
И, в общем-то, даже и не спешит.
Строит заячьи морды-лица
И этим каждое утро меня смешит.
Представляешь,
Пристроилось на клумбе у подъезда,
И цветёт самым бессовестным образом.
Вот такое оно. Завело копилочку
И складывает всё, что нам с ним дорого:
Твои смешинки - конфетные фантики,
Песенки, стихи - цветные стёклышки.
Пусть не твои, но самые-самые…
Щепку от лодочки, птичьи пёрышки.
Да, от тех двух, чёрной и голубой.
Я не знаю, где теперь эти пропащие.
Когда-то они были мной и тобой.
Но это в прошлом. А настоящее
Обещает зиму. Долгую-предолгую.
И, знаешь, если мне станет совсем плохо,
Я разгребу сугробы на клумбе
И через ледяную корочку увижу наши секреты.
Как в детстве. Да, чуть не забыла:
В автобусах до сих пор раздают счастливые билеты!!
Люди, кому нужно счастье за двенадцать рублей?
Срочно куда-нибудь отправляйтесь!
Я уже получила.
А теперь серьёзно.
Если вдруг… Ну, это так, на всякий случай.
Я была самолётиком в прошлой жизни.
В общем, белые дорожки в небе -
Это будут мои тебе приветы.
И… я уже, кажется, говорила…
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
