Где кокос вырастал из острова и ловились
огурцы за попки просто и полюбовно,
на плешивой пальме застряла, по-сучьи выла
обезьяна:
на сердце –
дерево,
яблоко
и шиповник.
Дерево – чтобы вечно с плацентой как бы.
Яблоко – чтобы женщиной. Виноватой.
А шиповник – странный: можно на слёзы капать,
превращая их в облачко кисло-солёной ваты,
только странно вроде.
Мартышечьи.
Несерьёзно.
Не очки, конечно, – но так ведь очков не срубишь!..
Ты виси, обезьянка.
Глаза – как ущелья в Грозном.
А на лыбе – кровь шестой деревянной группы.
А на блохах – листья. Зонтиками. Гламурно.
А под попой – острая кашица из коры.
А на сердце – с воздухом вечные шуры-муры.
И компот.
И штрудель.
И дерево, что – горит.
…. горит, причитает: не пальма, а несуразица!
Вот бы мне мавпочку, игруночку в алом платьице,
с колокольчиком в ушке, с серёжечкой до пупка,
чтоб рука дающая не оскудела до пятака,
а сразу по тыще тыкала!
Шоп балтыкала на фене всех фень, на всех-всех-всех фенЯх,
изумрудные ядра в глазики свои ныкала,
чтоб была такая цаца, что ой-вей-вах! –
А оно тут повесилось!
Как в шифоньере – плащик
с мордой чертячьей!
Ещё без огня горит,
так, что кору напекло, и кровушка стала слаще –
чтоб тебе там…
/обрыв/
Обрыв те – в память, нервная, галлюциногенная,
не узнающая свою пальму по голосу насекомых!
Что ж ты, животная, выдумала от чужого дерева Откровение?
Что ж ты рожу перекосила, как дурень-гоблин?
Солнцем обнюхалась.
Островом обособилась.
Замок воды врезала –
МЧС тыкались:
кривляются-ломятся – не войти.
Ну и виси себе, вся из себя, в сменной обуви
невесучести
и с арт-хаусом о пра-жизни на дивиди!
И в нос те – воздух,
и в рот те – крестик,
и мир те – хвостик,
и в пол-ареста –
бананной шкурки
(до ссадин!) слякоть,
и смех – в полдурки,
и вой – в кулак, и
у шкирки – жженье
(висеть – не шутка!),
лимит движений,
риволты в шубке
каких-то мыслей
небритых…
Просто
за нашим мысом –
макака-остров.
…. и она – вся из себя остров, и даже на сердце – остров,
и даже пальма ей – остров, хотя она и не пальма, а – Диво-дерево,
и в каждой его букашке иногда поднимают головы к небу розы,
и эту музыку роз крутят некоторые по стерео
снов.
С воскресенья – на понедельник.
После прибоя.
Когда к нормальным прибиваются:
церковь,
друзья,
любовник.
А на острове –
только небо, от созерцания её слепое:
нарезает яблоко,
омывает дерево,
наливает из вен шиповник.
Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга,
был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.
А воскресенье началось с дождя,
и гость, на цыпочках прокравшись между
скрипучих стульев, снял свою одежду
с непрочно в стену вбитого гвоздя.
Она достала чашку со стола
и выплеснула в рот остатки чая.
Квартира в этот час еще спала.
Она лежала в ванне, ощущая
всей кожей облупившееся дно,
и пустота, благоухая мылом,
ползла в нее через еще одно
отверстие, знакомящее с миром.
2
Дверь тихо притворившая рука
была - он вздрогнул - выпачкана; пряча
ее в карман, он услыхал, как сдача
с вина плеснула в недрах пиджака.
Проспект был пуст. Из водосточных труб
лилась вода, сметавшая окурки.
Он вспомнил гвоздь и струйку штукатурки,
и почему-то вдруг с набрякших губ
сорвалось слово (Боже упаси1
от всякого его запечатленья),
и если б тут не подошло такси,
остолбенел бы он от изумленья.
Он раздевался в комнате своей,
не глядя на припахивавший потом
ключ, подходящий к множеству дверей,
ошеломленный первым оборотом.
1970
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
