Весна зависла между мартом и июнем
Дрожит, пищит, трещит заледенелым,
Втоптанным пакетиком в сугроб
И банками
И там еще стекло
Дожди «прости» свое на головы роняют
Пульсирует вода
И выбиваясь стоном из асфальтных пор
Нутра
Больной и скомканной придуманной вселенной
(Земли, где для него ни места нет, ни памяти,
Ни бутерброда из заветренного сыра
И срезанного криво тупорылым найфом
Куска батона – мягкотелый пласт!)
Смывает лист календаря измятым и замученным солдатом
В окопы, в грязь.
Хромые сентябри, забытый май в трамвае
Часы, минуты - дней недели сток
И каждое окно горит как на пожаре
На фоне небосклона кирпичей
И каждый дом все давится жильцами
Их судьбами, икеей в душных спальнях
(Там сны воруют жизни)
И еще
Там пазлы собирают дети маме
Потом кусок от лего колит в бок.
Убит вчерашний день, надрез на горле – больно!
Зазубренной иллюзией-мечтой
Открыл глаза - уже младенец вторник
Орет, предчувствуя
Стремительный уход
В небытие
До новой нервотрепки
Дай только срок -
Воскресный день утоп, а понедельник
Скоро тоже сдохнет
И снова этот крик! (китайский писк не в счет)
Беги, пока бежишь, малыш, малышка, дарлинг
Плыви, пока не тонешь- раззз, гребок!
Еще один, еще один, еще
Любовь как остров
В океане безымянном
Но ты доплыл - песочек ничего
Кокос не свеж – плевать
Лежишь
И время вспять.
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...
Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь - где-то там на полигоне
Два клоуна засели - Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
- До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.
Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет -
Самой природы вечный меньшевик.
И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен...
Я подтяну бутылочную гирьку
Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...
Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать -
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
Чтоб я теперь их предал?
Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.
Есть у нас паутинка шотландского старого пледа.
Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...
Из густо отработавших кино,
Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы - до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве
Душа у ней пеньковая и разве
Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну.
- Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно - поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.
Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.
Он с Моцартом в Москве души не чает -
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.
Май - 4 июня 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
