Бананово-лимонный "Сингапур":
пурга - да с губ.
Пурга - в лицо.
Мертвецки
мертв город.
Мир.
И где-то вне - ты - шнур,
и я вишу плотвой ничтожной детской
над плоскодонкой золотых ветров,
ветров кинжальных, ядных, ледовитых...
И мой прекраснейший из всех миров
котенком задыхается в корыте
без моря...
... убиты почтальоны.
И шкафы-
конвертики сопливых грязных суток
накидывают пальчики на швы
в груди шехеризад и проституток,
водителей, лисят и небесят,
которым пишут ангелы плохие,
пока они лежат, как райский сад,
убитые, в объятьях терапии.
Сухие ветки.
Головешка льва,
качающего солнце в мерзлой гриве.
Раздавленных собачек острова.
Заваленные на бок пошло-криво
автошки (бог дорог так неуклюж!)
И капельницы кранов.
И барханы
с замоченными пряниками душ,
крошащимися в теплом чае раны
на веке неба.
Тонкий стриптизер
на крестике в ванильной паутине...
Любимый, как нам чудно повезло! -
когда нам воздух - сера,
дело - глина,
судьба - не встретиться, как лодка и ладья,
как смерть в глазах и смерть на полупятках
в двери...
Беги, беги, любовь моя, -
как недожизнь - на белизну прокладки.
Беги, беги, беги, беги, беги!
Не попадайся в сопли и разруху!
Гуляй по лунам солнечных богинь,
коровьи обслюнявливай им руки.
Не трогай почтальонов - пусть их спят
зефирно кости на надгробьях суток...
.... я вижу сны.
Мне снится мертвый сад
на теле змея.
Ледяные зубки
холодного пупка всея миров,
к которому прикована - лже-лоном.
И ты -
сидящий, словно сто ветров,
вернувшийся на круг всех-все-ветров,
и врезанный в калейдоскоп ветров -
глубоких линий на моей ладони.
Спать, рождественский гусь,
отвернувшись к стене,
с темнотой на спине,
разжигая, как искорки бус,
свой хрусталик во сне.
Ни волхвов, ни осла,
ни звезды, ни пурги,
что младенца от смерти спасла,
расходясь, как круги
от удара весла.
Расходясь будто нимб
в шумной чаще лесной
к белым платьицам нимф,
и зимой, и весной
разрезать белизной
ленты вздувшихся лимф
за больничной стеной.
Спи, рождественский гусь.
Засыпай поскорей.
Сновидений не трусь
между двух батарей,
между яблок и слив
два крыла расстелив,
головой в сельдерей.
Это песня сверчка
в красном плинтусе тут,
словно пенье большого смычка,
ибо звуки растут,
как сверканье зрачка
сквозь большой институт.
"Спать, рождественский гусь,
потому что боюсь
клюва - возле стены
в облаках простыни,
рядом с плинтусом тут,
где рулады растут,
где я громко пою
эту песню мою".
Нимб пускает круги
наподобье пурги,
друг за другом вослед
за две тысячи лет,
достигая ума,
как двойная зима:
вроде зимних долин
край, где царь - инсулин.
Здесь, в палате шестой,
встав на страшный постой
в белом царстве спрятанных лиц,
ночь белеет ключом
пополам с главврачом
ужас тел от больниц,
облаков - от глазниц,
насекомых - от птиц.
январь 1964
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
