Всё сложено – по стопкам – раз-два-три.
Всё взвешено. Но всё перетекает…
Земля стремится темечком горы
на небо. Небо – в прятки (жмётся с краю).
Но вот, страданьем розовым пушист,
в земную ось, что держат в жалах осы,
он рухнет – ад. И превратится в жизнь –
для сковородок с серебром в начёсах,
для казанков из казанов, для касс,
где цифры размножаются, как крысы,
для тех, кто, мрак увидев в первый раз,
сосёт его, как санта-барбар-иску…
На темноте, в прозрачном потолке –
ночной рубашке перистых и клёвых –
мы, отражаясь в божьем кулаке,
ночных чудовищ плотоядно ловим
на нас, живцов-чудовищ, – чуть привстав
на цыпочки осенние, раздевшись…
Снотворный дождь пытается листать
багрово покрасневшую одежду –
подбой кровавый на тумане из
не белой – жёлтой – мантии…
Деревья
садятся на фиговый звёздный лист.
Пытаются сбежать…
Монах в ливрее –
усталый хромоногий воробей –
бредёт от ада и до ада нышком,
разносит, словно молоко, людей,
цецилий, кошек, сахарных малышек,
песок, евшан, снотворное и дождь…
Жужжат-плюются осы.
Стынет мята
на кухнях.
И мерещится, что рожь,
как бурьяны – из всех покойных лож
на кладбищах, – шурша, растёт из ада…
А здесь жил Мельц. Душа, как говорят...
Все было с ним до армии в порядке.
Но, сняв противоатомный наряд,
он обнаружил, что потеют пятки.
Он тут же перевел себя в разряд
больных, неприкасаемых. И взгляд
его померк. Он вписывал в тетрадки
свои за препаратом препарат.
Тетрадки громоздились.
В темноте
он бешено метался по аптекам.
Лекарства находились, но не те.
Он льстил и переплачивал по чекам,
глотал и тут же слушал в животе.
Отчаивался. В этой суете
он был, казалось, прежним человеком.
И наконец он подошел к черте
последней, как мне думалось.
Но тут
плюгавая соседка по квартире,
по виду настоящий лилипут,
взяла его за главный атрибут,
еще реальный в сумеречном мире.
Он всунул свою голову в хомут,
и вот, не зная в собственном сортире
спокойствия, он подал в институт.
Нет, он не ожил. Кто-то за него
науку грыз. И не преобразился.
Он просто погрузился в естество
и выволок того, кто мне грозился
заняться плазмой, с криком «каково!?»
Но вскоре, в довершение всего,
он крепко и надолго заразился.
И кончилось минутное родство
с мальчишкой. Может, к лучшему.
Он вновь
болтается по клиникам без толка.
Когда сестра выкачивает кровь
из вены, он приходит ненадолго
в себя – того, что с пятками. И бровь
он морщит, словно колется иголка,
способный только вымолвить, что "волка
питают ноги", услыхав: «Любовь».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
