Как страшно - погремушечно звенит
безгрозный гром о стенки тени дома...
Натянутые шкурками на нить
продаж, предательств, "надового" кома,
мы все устанем помнить этот страх
и выдумаем новые. И сдрейфим,
заметив, что в телесных лагерях
застряли, как в свинцовой лунке - репа...
Ворчим, как псы - под лавкой. В лаве - о,
в какой горячей лаве наших полых
сердец!..
Трясём трусливо головой,
замоченной огнём кругов Триполья,
трясём поникшей волей,
как змея
из всех вселенских змей, - танцуем кожей,
срывая с пяток контур несмеян,
между собой, как близнецы, похожих,
но названных по-разному:
"Прошло",
"Не накормили лаской",
"Не умыли
с ладоней землю",
"Лживым "хорошо"
в упор - из хризантемы - в почку...",
"Пыльно
в лесу теней - своих, как ни крути",
"Прозрачно - в веке, где боится веко
не падать, чтоб - не видно..."
Коротыш-
молчанье
карандашиком-калекой
штрихует
мандариновый гранат...
(как страшен воздух в этом сладком цвете!)
Луна лошадкой ступит на канат -
и вскрикнет полусдавленным фальцетом -
смеющимся (во имя - не реветь...)
Луна - реветь!
А мы-то?..
Даже голос
таких не знает трелей...
В мире ведьм,
задушенных равнением на компас
быть злее мира,
в мире чёрных чап -
в разы немее чарлинских улыбок,
в смирении подушек, адский чан
спасающих от милостивых "либо" -
подачек, милосердия, "цём-цём" -
в растущую, как траур, рану в шее, -
ворчим под лавкой. Втупившись лицом
в занозистые "небеса".
Движенья
змеисты, кожедёрны...
Мандарин
пытаются схватить сухие губы,
облепленные криком - из коры
и веры в то, что нас хоть кто-то любит,
из веры в то, что лавка уплывёт -
ладьёй - туда, где празднично-кроваво...
И мы вздохнём,
Взойдя на хрупкий плот -
обломок дома -
в раскалённой лаве...
Лукоморья больше нет, от дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, — так ведь нет:
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили те дубы на гробы.
Распрекрасно жить в домах на куриных на ногах,
Но явился всем на страх вертопрах!
Добрый молодец он был, ратный подвиг совершил —
Бабку-ведьму подпоил, дом спалил!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Здесь и вправду ходит кот, как направо — так поет,
Как налево — так загнет анекдот,
Но ученый сукин сын — цепь златую снес в торгсин,
И на выручку один — в магазин.
Как-то раз за божий дар получил он гонорар:
В Лукоморье перегар — на гектар.
Но хватил его удар. Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар мемуар.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Тридцать три богатыря порешили, что зазря
Берегли они царя и моря.
Каждый взял себе надел, кур завел и там сидел
Охраняя свой удел не у дел.
Ободрав зеленый дуб, дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп стал и груб.
И ругался день-деньской бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой под Москвой.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
А русалка — вот дела! — честь недолго берегла
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика — не желают знать сынка:
Пусть считается пока сын полка.
Как-то раз один колдун - врун, болтун и хохотун, —
Предложил ей, как знаток бабских струн:
Мол, русалка, все пойму и с дитем тебя возьму.
И пошла она к нему, как в тюрьму.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Бородатый Черномор, лукоморский первый вор —
Он давно Людмилу спер, ох, хитер!
Ловко пользуется, тать тем, что может он летать:
Зазеваешься — он хвать — и тикать!
А коверный самолет сдан в музей в запрошлый год —
Любознательный народ так и прет!
И без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь.
Ох, скорей ему накличь паралич!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Нету мочи, нету сил, — Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил и вопил:
– Дай рубля, прибью а то, я добытчик али кто?!
А не дашь — тогда пропью долото!
– Я ли ягод не носил? — снова Леший голосил.
– А коры по сколько кил приносил?
Надрывался издаля, все твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля, ах ты тля!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
И невиданных зверей, дичи всякой — нету ей.
Понаехало за ней егерей.
Так что, значит, не секрет: Лукоморья больше нет.
Все, о чем писал поэт, — это бред.
Ну-ка, расступись, тоска,
Душу мне не рань.
Раз уж это присказка —
Значит, дело дрянь.
1966
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.