Если взять
один
банный лист
клёна
и один
банный лист
дуба
и проложить их
мшистой тягой
к «рядышком» –
по-звериному,
навсегда, –
ты не получишь любви,
ты не получишь клея,
ты не получишь воя
зверя,
оплакивающего
два одиночества,
разрушенные
близостью
тонких прожилок душ.
Потому что
любить –
это
не склеиваться
загогулинками линий,
это –
не связываться
кожурой
с кожурой, защищающей
мякоть,
это –
не щебетать
от щекотки ветра
под диктовку
грибных дождей…
Потому что любить –
это
прижимать к нёбу
ягодку-смородинку,
лешими прелостями сочащуюся,
лесными папоротниками колющую,
под кожицей
диких ау-щиков шёпоты
настоявшую:
раскусываешь –
и они вытекают…
«Любить, –
говорит один, –
это –
спотыкаться,
обутому в обувь
волчонка,
с лапой
меньшего размера
и большей когтистости:
ходить,
спотыкаться…
Бежать –
сил не хватает:
веточки
в капканы превращаются.
Ложишься наземь –
и иней
облизывает
твой воротник,
окровавленный
страхом
древесной
нежности»…
«Любить, –
говорит второй, –
это –
заряжать себя слабостью
и вкладывать
эту слабость
в каждую винтовку,
в каждую невзрачную винтовку,
в которой
маленькая смерть
принюхивается
к маленькой жертве…
В каждую винтовку
себя вкладывать,
чтобы
когда небо
захочет
расстрелять
утренний сизый воздух,
из дула
вылетела только
твоя душа
и прикоснулась
к жертве,
жестокой жертве,
не верящей
в твою
слабость…»
«Любить, –
говорит третий, –
это –
баловать
голову –
возгласами птиц,
обнаруженных
у зацвёвших гнёзд,
баловать
руки,
обнаружившие
дупла, наполненные
желудями с сердцами
мавочек,
баловать
ноги,
запутавшиеся
о сплетённые лодыжки
зверобоя,
обнимающего
детские спинки полыни.
А потом
баловать
любовь свою,
заслоняя её
пушистым
растрёпанным
затылком,
запрокидывая
глаза
к чёрным глазницам
неба –
в миг,
когда от ветра
летят во все стороны
головы –
трав,
муравьёв,
зайцев,
винтовок,
псов…»
Когда они вытекают –
голоса духов леса
и духов мяса
и кожуры земли,
когда ты раскусываешь
тёмную смородину,
тёмный кусочек вечности,
говорящий на ста языках
о языке любви
и теле любви,
и даже её тени –
тень эта
становится
отчётливой,
одетой
в пряные листья,
ежовый мех,
пушистые заячьи иглы,
горелое небо,
опрокинутую на лопатки
землю,
в запахи
холостого выстрела,
в голоса
сладких
тенистых
шишек…
И всё это
оттого,
что ты
прижимаешь к нёбу
горький снежок смородины,
прижимаешь к нёбу
волчий ворох ягод,
протыкаешь нёбо
острыми травинками
и веточками,
боль от которых –
сладкая чёрная кровь,
неизлечимая сладкая тяга…
И язык твой,
и руки твои
и тени твои
прорастают кустарником,
пускают корни
в растянутое безвременье,
в безвременье века
осыпающихся голов ветра
и заживляющих память листьев,
которых не разлепить,
даже когда
прожилки
опускают лапки,
устав держаться
друг о дружку –
по-звериному преданно
и по-лесному влажно…
Сигареты маленькое пекло.
Тонкий дым разбился об окно.
Сумерки прокручивают бегло
Кроткое вечернее кино.
С улицы вливается в квартиру
Чистая голландская картина -
Воздух пресноводный и сырой,
Зимнее свеченье ниоткуда,
Конькобежцы накануне чуда
Заняты подробною игрой.
Кактусы величественно чахнут.
Время запираться и зевать.
Время чаепития и шахмат,
Кошек из окошек зазывать.
К ночи глуше, к ночи горше звуки -
Лифт гудит, парадное стучит.
Твердая горошина разлуки
В простынях незримая лежит.
Милая, мне больше длиться нечем.
Потому с надеждой, потому
Всем лицом печальным человечьим
В матовой подушке утону.
...Лунатическим током пронизан,
По холодным снастям проводов,
Громкой кровельной жести, карнизам
Выхожу на отчетливый зов.
Синий снег под ногами босыми.
От мороза в груди колотье.
Продвигаюсь на женское имя -
Наилучшее слово мое.
Узнаю сквозь прозрачные веки,
Узнаю тебя, с чем ни сравни.
Есть в долинах великие реки -
Ты проточным просторам сродни.
Огибая за кровлею кровлю,
Я тебя воссоздам из ночей
Вороною бездомною кровью -
От улыбки до лунок ногтей.
Тихо. Половицы воровато
Полоснула лунная фольга.
Вскорости янтарные квадраты
Рухнут на пятнистые снега.
Электричество включат - и снова
Сутолока, город впереди.
Чье-то недослышанное слово
Бродит, не проклюнется в груди.
Зеркало проточное померкло.
Тусклое бессмысленное зеркало,
Что, скажи, хоронишь от меня?
Съежилась ночная паутина.
Так на черной крышке пианино
Тает голубая пятерня.
1973
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
