Сезон дождей. Прохлада светофора.
Как вой, протяжный не-сезон души.
На небе - облака с походкой вора.
Медведица в тоске без черемши
кусается...
Заложниками лужи
вжимают в плечи темечко и лоб.
К церквушке, где замок и тени кружек
прижались, как дворняги, будохлоп
и хлопобуд.
Сезон дождей. И лавы.
Сезон левреток в пазухах лжецов.
Фонарь, промокший до железных плавок,
заглядывает зонтикам в лицо:
"какая поппинс"...
...судорожно-мягко -
вода - вода- вода- вода - вода...
Мы все - вода в прокисшей кулебяке
земли со ржавой раной живота,
ржаной тоской по небу и безлюдью,
когда сидишь в любви, как в луже луж,
и город из семи плевков верблюда
сползает в тьму с блестящих нежно душ...
Мы все - вода.
Кто - глинче.
Кто - воднее.
Кто - зонтичней.
Кто - подберезней.
Кто - ...
Заложниками руки леденеют.
Трещит по швам наполненный "хот-дог"
непропеченной шкурки - от горчицы,
кореньев страха, огорчений щек...
Мы - водные застенчивые чипсы,
укушенные небом за бочок
стихией грусти.
Мы - Пьерры и перья
воробушков, замоченных до дыр...
Мы подпираем тряпочками двери,
чтоб дождь не смыл наш пересохший мир -
где женщины босы и бесчулочны,
и нет плаща на ковролине, где
не старость - одинокости песочек
стекает по ненужной наготе,
где дождь идет на серый светофорный
зрачок обид на то, что дождь - идет,
а воспаленно-легкий белый пони
сдыхает под таверной "Идиот",
на то, что - не-сезон для хлопобуддов,
на то, что зонт - как луковка, плакуч,
на то, что в тесных ванных сучьих будках
в головке душа видно морду туч,
на то, что в записной халатной книжке -
как в церкви, пусто. В доме - ни души...
Сезон дождей.
Испорченная стрижка
асфальта.
Бабка веник черемши
дает медведю детского граффити.
... а ты, вот ты - кому себя хоть дать?!..
Сезон дождей.
Мы тонем.
Нас не видно.
Вода.
Вода.
Вода.
Вода.
Вода...
Скоро, скоро будет теплынь,
долголядые май-июнь.
Дотяни до них, доволынь.
Постучи по дереву, сплюнь.
Зренью зябкому Бог подаст
на развод золотой пятак,
густо-синим зальёт Белфаст.
Это странно, но это так.
2
Бенджамину Маркизу-Гилмору
Неподалёку от казармы
живёшь в тиши.
Ты спишь, и сны твои позорны
и хороши.
Ты нанят как бы гувернёром,
и час спустя
ужо возьмёт тебя измором
как бы дитя.
А ну вставай, учёный немец,
мосье француз.
Чуть свет и окне — готов младенец
мотать на ус.
И это лучше, чем прогулка
ненастным днём.
Поправим плед, прочистим горло,
читать начнём.
Сама достоинства наука
у Маршака
про деда глупого и внука,
про ишака —
как перевод восточной байки.
Ах, Бенджамин,
то Пушкин молвил без утайки:
живи один.
Но что поделать, если в доме
один Маршак.
И твой учитель, между нами,
да-да, дружок...
Такое слово есть «фиаско».
Скажи, смешно?
И хоть Белфаст, хоть штат Небраска,
а толку что?
Как будто вещь осталась с лета
лежать в саду,
и в небесах всё меньше света
и дней в году.
3. Баллимакода
За счастливый побег! — ничего себе тост.
Так подмигивай, скалься, глотай, одурев не
от виски с прицепом и джина внахлёст,
четверть века встречая в ирландской деревне.
За бильярдную удаль крестьянских пиров!
И контуженый шар выползает на пузе
в электрическом треске соседних шаров,
и улов разноцветный качается в лузе.
А в крови «Джонни Уокер» качает права.
Полыхает огнём то, что зыбилось жижей.
И клонится к соседней твоя голова
промежуточной масти — не чёрной, не рыжей.
Дочь трактирщика — это же чёрт побери.
И блестящий бретёр каждой бочке затычка.
Это как из любимейших книг попурри.
Дочь трактирщика, мало сказать — католичка.
За бумажное сердце на том гарпуне
над камином в каре полированных лавок!
Но сползает, скользит в пустоту по спине,
повисает рука, потерявшая навык.
Вольный фермер бубнит про навоз и отёл.
И, с поклоном к нему и другим выпивохам,
поднимается в общем-то где-то бретёр
и к ночлегу неблизкому тащится пёхом.
1992
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.