Не знаю, как дарить навек тепло...
Тепло - на миг... Все остальное - смутно...
Катает колобков из звездной пудры
надменный ветер, чтобы - распустить
по ветру - пудрой...
Люди - тоньше и
расклеенней, расхлябанней, прозрачней...
Горячий воздух в их баллоны-сны
заходит, не зайдя: так призрак - в дверь
лишь голову... - кивнет - и бывтаковит,
оставив запах, память или землю,
которая на вымытом паркете
страшна и притягательна, как смерть...
... ты будешь долго-долго видеть сны,
рождаться на коленях между снами,
качаться, как портьера - от мороза,
согретого электрикой тепла.
Я буду плавить зимы льдом и скукой
под шоколадом гвоздиков гвоздичных,
чтоб заслонить прозрачных балеринок,
идущих между нами: так канат
связует двух - двоих - в двоичный выстрел
сердец друг в друга,
так связует вата
подкожие и рану,
так связует
стекло-стекло - еще одно стекло...
Смотри: сквозь этот дым и этот мрак,
сквозь этот лед, коньками слез истертый,
под нами,
между нами
и сквозь нас
идет балет.
Не озеро-балет! -
он без привычных глазу па-де-де,
он без труа,
он без понтов лорнетов,
он - тот, какого и на сцене нет, но
посмотришь -
словно маленький контемп
танцует лебедь в туфельках из ласк,
танцуют колобки из звездной пудры...
И утром ты не веришь в чары утра,
и обнимаешь руку - словно - плот,
шпагатом вяжешь слух
и вяжешь взгляд...
И вот - скрещенье шпаги мига - с мигом.
И жизнь - тиха...
И книгу неба слышно
могло бы быть, когда бы не шуршать
стеклом в стекло...
Прошу тебя: не видь!
Не слышь шуршанья кожуры - о слякоть
руки, которой если не держать -
она забудет, что она - рука...
Не слышь...
Под утро нюх чуть-чуть слепой.
Под утро вечность кажется возможной -
как лампа...
Как изысканный глухой,
в прозрачном балахоне, к небесам
вздымает руки сердце, чтобы свет
струился по рукам - на отраженье
вздымающего немоту к земле
другого сердца
(в терпкий унисон
и в теплый унисон...)
Прошу - не видь...
Тепло -на миг...
Все остальное - смутно,
и нам платить за миг - как за себя,
и больше, чем - не-смерти - за себя...
Но будет ветер,
ветер забытья,
забивший звезды ветер
выть, стирая
из памяти сердец пыль этих снов,
в которых - на коленях и в сердцах...
Но будет помнить, может быть, рука,
а может -шея, вшитая в усталость:
искать плечо - и лебедем - в контемп,
впадать в плечо - и воскресать в плече.
А люди - тоньше.
Глуше.
И слабей.
И как дарить тепло навек - не знаю!..
Сквозь нас идет воинственный балет,
и шпага мига в спину колет час.
И колобки в телесной пудре рис
уже растят, как мы свое - "До встречи!" -
и леденеем ожидая встречи.
Но в нищих, преклонивших стопы снах
мечтается о том, чтоб по рукам
струился свет, и танцевали в нем
на темном, потом крашенном канате
под скрипку внеэпошного Вивальди
танцоры и танцорки...
Чтоб у них
учиться - в хрупких туфельках из ласк,
не двигаясь,
не чувствуя, что - ветер, -
пройти по скользким капелькам души:
к тебе,
ко мне
и в вечное тепло...
Прости, радость, что давно ничего не писала тебе. Просто я почти никому ничего не писала.
А тут захотелось... Твои колобки из звездной пудры заставили сделать это.
Ты, как всегда, блещешь остротой ума и особым вИдением мира. За что и люблю тебя.
будь счастлива и здорова.
С наступающим тебя Новым годом.
Спасибо тебе большое, Ириш.
не писала - я ж понимаю, что ты.. я сама мало что и кому успеваю писать, а ведь у меня стольких уважительных причин нет)
С наступающим тебя!
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Олег Поддобрый. У него отец
был тренером по фехтованью. Твердо
он знал все это: выпады, укол.
Он не был пожирателем сердец.
Но, как это бывает в мире спорта,
он из офсайда забивал свой гол.
Офсайд был ночью. Мать была больна,
и младший брат вопил из колыбели.
Олег вооружился топором.
Вошел отец, и началась война.
Но вовремя соседи подоспели
и сына одолели вчетвером.
Я помню его руки и лицо,
потом – рапиру с ручкой деревянной:
мы фехтовали в кухне иногда.
Он раздобыл поддельное кольцо,
плескался в нашей коммунальной ванной...
Мы бросили с ним школу, и тогда
он поступил на курсы поваров,
а я фрезеровал на «Арсенале».
Он пек блины в Таврическом саду.
Мы развлекались переноской дров
и продавали елки на вокзале
под Новый Год.
Потом он, на беду,
в компании с какой-то шантрапой
взял магазин и получил три года.
Он жарил свою пайку на костре.
Освободился. Пережил запой.
Работал на строительстве завода.
Был, кажется, женат на медсестре.
Стал рисовать. И будто бы хотел
учиться на художника. Местами
его пейзажи походили на -
на натюрморт. Потом он залетел
за фокусы с больничными листами.
И вот теперь – настала тишина.
Я много лет его не вижу. Сам
сидел в тюрьме, но там его не встретил.
Теперь я на свободе. Но и тут
нигде его не вижу.
По лесам
он где-то бродит и вдыхает ветер.
Ни кухня, ни тюрьма, ни институт
не приняли его, и он исчез.
Как Дед Мороз, успев переодеться.
Надеюсь, что он жив и невредим.
И вот он возбуждает интерес,
как остальные персонажи детства.
Но больше, чем они, невозвратим.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.