Нет на просторах сети никого, ничего,
кто бы и что бы погладило мягкою лапой,
просто сказало, что всё замечательно, вот
так и достало хорошее что-то из шкапа...
Шкап это недра, копать и копать – не найти
нечто искомое, только – скелеты и тайны
будут встречаться порой на тяжёлом пути
в прочном дубовом нутре вперемешку, случайно.
Новый (почти) достаю чесучовый костюм,
шёлковая чесуча холодит и волнует,
пахнет ветрами и солью, и песнями Сью,
и нафталином… и даже чуть-чуть поцелуем.
Следом за ним – невесомое платьице фей,
блёстки поблёкли, но Солнце играет местами
на полувыцветшем детстве: в забытом кафе
девочка ест монпансье за большими цветами.
Там, за завалами разных одежд, вдалеке
тихо шагает со скрипом туда и оттуда,
ночью выходит размяться за дверь налегке
очень лохматое, тёмное Шкапное Чудо.
Гладит дубовые стены шершавой рукой,
может быть лапой (не видно из-под одеяла),
шумно вздыхает и вдруг оборачива… ой!
- Фу, пронесло! – По спине паучком пробежало.
Вот бы сдружиться со Шкапным, и в недра чудес
смело полезть, открывая замки и коробки,
мерить века сквозь батистово-плюшевый лес,
соизмеряя свой век непомерно короткий.
Я бы мороженку (честно!) ему отдала
за разрешение рыться в волшебных завалах,
мама богатства любые за то отдала,
молодость чтобы вернуть, прямо так и сказала!
Лучше сама отыщу эту молодость там
(где ей ещё находиться? Конечно же в шкапе!),
а на богатства поедем в далёкий Китай
или Европу исследуем с мамой и папой.
Буду искать и найду, вот такой разговор!
Мамину уберегу достояния груду.
-Бить-колотить, коль случился такой коленкор, –
– он говорит, – то пойдём и отыщем приблуду.
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела!
Ни объятья невозможны, ни измена.
* * *
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
* * *
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро - лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
* * *
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
* * *
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я - не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
* * *
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
* * *
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
* * *
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
* * *
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
март 1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
