Режиссёр выполнимой миссии впал в абсолютный бред:
выдумал не то Золушку, не то Крошечку в серебре -
она пробует спасти себя, любовь и огромный мир.
Хэппи-энд - невозможен, как сахар - из шаурмы.
Она трогает мир, как ребёнок годичный вертит в крови стекло.
Мир глядит в неё, как в стекло - стекло, уходящее в скол,
а на сколе - Ванга, Майя и Синдерелла...
... в небе лампочка догорела.
В сердце - лапочка в белых тапочках мельтешит.
В рёбрах - память адамов режут вовсю ножи,
как подкладку кармана, как яблоко в сердце блюдца...
Ничему уже не вернуться:
ничему - ни садам, опадающим, как с башки
сказуна седого - звёздочки-гребешки,
ни оливам, в масле суть растворившим мира...
Сквозь прозрачны дыры
её глаз уезжают, как от беды - в "Артек",
змей прозрачный, мягкий стадный австралопитек,
луновымяя мамонтша, шкура сырой пещеры...
У неё в кастрюле - мох, мошкара и черви.
У неё в руках - куриная слепота
бархатного оплатошенного крота.
У неё на запястье - прожилка с кленовой стали.
...как она устала!
Как она устала - вживаться в Пьерро и Ганса!..
Танцевать в чулане, в землю вжиматься в трансе,
кукловоду талдычить про сказочного Кто-Помнит,
голосом на терновник
натыкаться - и, выдирая шипы с мясцом,
всё равно повторять, что забыла бы всё-всё-всё -
и ожоги, и враки, и к раночкам - стекловату...
Только б - Он да кривая хата,
и дары волхвов, и тушки слепых волков...
И она ему непременно подарит кровь,
несмотря на спирт и страх, и зеркальный резус...
На железном кресле
полумесяца, на котором ваш Голливуд
размасштабный отстроен, где, брезгуя, мёд не пьют -
только слава в усишках сосульками застывает, -
она мается, как святая.
И является в гости, вместе с похмельем, в пять.
И ладошкой гладит летающую кровать.
По каменьям гадает на числа развала мира -
и решает колечко стырить.
... режиссёр отбирает камни, бросает в окна.
Прикрепляет ей к уху фальшивый лиловый локон.
Выставляет за двери. Вздыхает: "Пакеда, "брат"...
... Шарль и Ганс глубоко в казане от стыда горят,
на обрывках "Космо"...
...растрёпанная дурнушка
просыпается в вечных девках, как кот - в подушках.
Зажигает... - лампочка снова перегорела.
Золотая тучка стучится в окно, форельно
и манерно дёргая клочьями-плавниками...
На столе сияет (со среднего) лунный камень.
Старомодные сказки за подписью "Варя Мисси"
на полу лежат под крестищем:
"Г.Р.: нет смысла"...
а мне больше всего понравилась строчка:
"в небе лампочка догорела."
примитивный я, наверное, читатель( )))
))))))))))
"Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне... " отчего-то вспомнилось :)
Guten morgen, frau Schlangen. Есть в этом стихе что-то хулиганского, почему-то мне так кажется (улыбается)
весьма вероятно))
А мне так много всего понравилось, что и перечислять не буду... )
это так радует))
спасибо
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.
Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.
Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом
и поёт. Как умеет поёт.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни даёт,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врёт,
мстит за рано погибшего автора?
Ты развей моё горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далёко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеяно.
Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат,
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.
Это всё караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с чёрным на дне.
Это сердце моё пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.
Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.
Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.