Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно.
А о Гоголе писать нельзя.
Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу.
Д.Хармс
***
Пушкин был великим поэтом и любил ассоциативное мышление. Однажды, в декабре, по дороге в Петербург, увидел он зайца – и возникла у него ассоциация с Сибирью. Тут же он вернулся в Михайловское записать стихотворение. Потом это стихотворение очень любил Герцен и всем показывал.
***
Илья Ефимович Репин написал портрет Мусоргского. Только написал – тот и помер. Написал портрет Куинджи – Куинджи помер. Писемского – помер. Начал писать Тютчева – Фёдор Иваныч и дожидаться не стал, помер на полпортрете. Заказали Илье Ефимычу из Киева Столыпина – холста не успел натянуть, Столыпина застрелили. Один Лев Николаевич Толстой устоял. Сколько не писал его Илья Ефимович – не помирал. Матёрый был человечище, глыба.
***
Николай Алексеевич Некрасов очень страдал от одиночества. Так и сказал однажды Панаеву: «Поверишь ли, друг, иной раз чернильницу бросить не в кого!» А потом добавил, пожимая ему локоть: «Отдай мне жену, друг Панаев!» Панаев, как человек интеллигентный, тут же и отдал. И никогда не жалел потом.
***
Пушкин любил, стоя на берегу моря, камнями кидаться, говоря при этом: «Прощай, свободная стихия!»
А камни, падая на дно морское, образовывали замысловатые композиции.
***
Как-то раз писатель Аркадий Петрович Гайдар встретил на троллейбусной остановке первого вице-премьера Егора Тимуровича Гайдара. Поглядел на него внимательно и спрашивает: «Товарищ, Вы не приходитесь родственником великому пролетарскому писателю Максиму Горькому?»
«Отнюдь!» - ответил польщённый Егор Тимурович, сел в подъехавший троллейбус и уехал на заседание редакционной коллегии.
А писатель Аркадий Петрович долго ещё стоял, бормоча себе под нос: «Нет! Где-то я его всё-таки видел!» Два троллейбуса пропустил таким образом.
***
Александр Исаевич Солженицын часто встречался на троллейбусной остановке с первым вице-премьером Егором Тимуровичем Гайдаром. И каждый раз приходил в негодование и плевал в урну. А Егор Тимурович ничего не мог поделать, поскольку урна для того и была предназначена.
***
Как-то раз писатель Аркадий Петрович Гайдар встретил на троллейбусной остановке Александра Исаевича Солженицына, а потом увидел подходящего к остановке Егора Тимуровича, который как раз собирался поехать на заседание редакционной коллегии. Аркадий Петрович Гайдар взял под руку Александра Исаевича Солженицына, отвел его подальше от урны и спросил конфиденциально:
– Товарищ, видите вон того товарища? Не приходится ли он случайно родственником великому пролетарскому писателю Максиму Горькому?
Александр Исаевич Солженицын пришёл в негодование, вырвал свою руку и возразил:
– Никому он не родственник. Это же – подлец Мишка Шолохов! Мне ли его не знать! Да я его даже без усов где хотите узнаю!
Подбежал к урне и всё-таки плюнул.
***
Великий поэт Серебряного века Валерий Брюсов очень ревновал свою жену к другому великому поэту Серебряного века – Андрею Белому. Однажды даже набил морду третьему великому поэту Серебряного века Константину Бальмонту. Тот тоже был подлец порядочный.
***
Великий поэт Серебряного века Константин Бальмонт, будучи женат на первой своей жене, от такой жизни выбросился из окна. Но с жизнью такой не покончил, а сломал руку и ногу. Рука, несмотря на уверения доктора, срослась нормально, а нога, несмотря на уверения доктора, срослась ненормально и стала короче. Так он и хромал всю жизнь, пока опять не выбросился из окна, будучи женат уже на третьей свей жене. И так удачно он выбросился, что сломал совсем другую ногу, и она стала ровно на столько же короче. Он и перестал хромать. Многие ему потом говорили: «Чего тянул? Раньше надо было выброситься, ещё при второй жене!»
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями тёплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звёзд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочёта
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого,
шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали
всё пришедшее после.
Все мысли веков,
все мечты, все миры,
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей,
все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек,
все цепи,
Всё великолепье цветной мишуры...
...Всё злей и свирепей
дул ветер из степи...
...Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали
верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнёзда грачей
и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды
ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
От шарканья по снегу
сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной
снежной гряды
Всё время незримо
входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге,
чрез эту же местность
Шло несколько ангелов
в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
– А кто вы такие? – спросила Мария.
– Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
– Всем вместе нельзя.
Подождите у входа.
Средь серой, как пепел,
предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет,
как пылинки золы,
Последние звёзды
сметал с небосвода.
И только волхвов
из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий,
в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени,
словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках,
немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья,
смотрела звезда Рождества.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.