И встать я не встаю,и спать не спится...
И так проходит ночь,и утро настает,
Все говорят: "Весна..."А дождь не устает -
Все продолжает литься! -
И я с тоской смотрю,как он
идет...
Аривара Нарихира
охотник за слезами
выжимает
из сиськи тучи
ливень
и
сквозь марлю
процеживает –
в древние сосуды
приречных глин
и глин в кубах бетонных.
охотник знает –
он прожил так долго,
что знает всё:
распустятся фиалки
в сосудах
и запахнут
зло и сыро,
забьются в стенки,
с просьбой
запахнуть их
халатом
из китайских тяжких
истин
о том, что всякий день
уходят воды,
о том,
что твердь и небо –
разделимы,
но делают
одно и то же,
то есть,
они – одно,
и плакать – ни к чему…
….подстреленная белка ночи
жёлудь,
как сердце,
держит лапками,
в кровавых
рассветных нитях.
раненая лошадь
утра
роняет солнце,
на котором,
как на седле,
лежит лепилец глины…
растерзанная львица дня
охоту
на антилопу вечера
отринет,
но антилопа бросится
к ущелью
ночных опасных звуков
сдуру, словно
старуха –
в молоко – омолодиться…
но все картины разрезает дождь.
но все картины
перехода ночи
в бессмертный день,
и умиранья солнца
стирает дождь,
процеженный сквозь марлю
в сосуды древних
новых человечков.
охотник знает:
этот дождь застрянет
в огромных мышеловках глаз,
закрытых
наполовину:
так, что видно красный
оттенок
и бессилие фиалок –
платочных,
целлюлозных,
понарошных
утешников-
утешниц…
…встать?..
…не встать?..
не спится…
дождь…
с котомкой,
словно нищий,
бредёт сквозь марлю
сдавленных мгновений,
часов и дней,
пропахших
звёздным соком,
полынью
и слезами
ослеплённых,
швыряющими камни в слабость,
влажно
стекающую с призраков- сосудов
любви,
пути,
страдания,
песка….
и дождь идёт…
в закрытых мышеловках
прозрачных глаз…
растерянный любимый
даёт цветок любимой,
чтобы гномы
спокойствия
по лестнице цветочной
вскарабкались
на уголок подушки
и врачевали:
белку,
лошадь,
львицу,
а главное –
любимых, что платками
фиалковыми
дребезжат от стука
по стёклам – капель…
глупенький охотник,
что сделаешь им?
сдайся!
…всякий день
уходят воды
в лабиринты тверди,
уходят воды
в пустоцветья неба,
уходят воды
в невесомость глины, –
и мы растём
из этих ушлых вод.
растём – и таем,
видя неделимость
земли и неба,
плача безоружно
и гладя ливень
горький
по изгибам
груди и горла –
нежно и дворуко,
с улыбкой –
белкам,
солнцу,
глине,
нам,
пропащим,
растворившимся
в капкане
четырёхглазом…
сцеживая с тучи
последний мёд –
янтарный мёд потопа,
смеётся он,
охотник за слезами.
он сыт.
и мы –
одно.
Когда менты мне репу расшибут,
лишив меня и разума и чести
за хмель, за матерок, за то, что тут
ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ.
Тогда, наверно, вырвется вовне,
потянется по сумрачным кварталам
былое или снившееся мне —
затейливым и тихим карнавалом.
Наташа. Саша. Лёша. Алексей.
Пьеро, сложивший лодочкой ладони.
Шарманщик в окруженьи голубей.
Русалки. Гномы. Ангелы и кони.
Училки. Подхалимы. Подлецы.
Два прапорщика из военкомата.
Киношные смешные мертвецы,
исчадье пластилинового ада.
Денис Давыдов. Батюшков смешной.
Некрасов желчный.
Вяземский усталый.
Весталка, что склонялась надо мной,
и фея, что мой дом оберегала.
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Я сам не знаю то, что знает память.
Идите к чёрту, удаляйтесь в ночь.
От силы две строфы могу добавить.
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом,
закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед Богом.
Мы умерли. Озвучит сей предмет
музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет
безвестного Синявина Вадима.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
