Мы вылущиваем время из орехов, а потом учим его ходить:
и оно возвращается в свою скорлупу.
Пауль Целан
… словно сахар, возврашающийся
в кость тростниковую,
мы возвращались в землю…
– в землю цветочниц, приносящих дары –
гниение корней данайских
на плоти ягод
волчьих.
– в землю танцовщиц, приносящих дары –
сплетение ног-колосьев
с ожерельями склепов тихих.
– в землю кудесниц, приносящих дары –
семя евшана в помёте
верности лебедя, на болотах, под топью…
Были суровы земли, любимый.
Было их много – томных
крупных земель, утомлённых нашими
прело-осенними рыбами –
рыбами губ, говоривших в губы
воду и небо – цёёёёмно…
Было их много – земель, любимый, –
много земель, пришедших
из разномастных племён букетов
и обветшавших свитков
тел наших прежних…
Было их много – земель, неземной мой, –
так вот
мы возвращались в разные земли,
в разную сырость,
в розы
из мотыльков и жуков по разны
стороны черноморья…
Так прекращались чары.
Так превращались чары
в тело, из сумрака пьющее кровь,
и в тело, дающее сумраку кровь,
и в терпкий туман тоски, разъединяющий
этот кровавый сумрак…
…словно сахар, тающий
в старых костях тростника,
словно сахар, стекающий
с жёлтой слезы рассвета,
словно сахар, луны мешающий
в чашке зрачков безумных,
липкие,
тянемся мы из земли,
но руки по кольца влипли…
«…лунные бёдрышки,
камни цветущие,
сизые росчерки -
спинки крапивные…
Пыльный, былиновый!
В руки возьми меня –
словно горсть времени,
до возвращения…»
Словно кора, принимающая сок дерева,
как диабетик – сахар,
ты принимал мои глупости.
Время в склянке
мха голубого
мягко гноилось, млело
и утекало
в землю –
одну на всех.
И
кто-то,
в ветвях невидимый,
пел веснянку
наоборот –
и веснушчатолобый месяц
падал, как стебель,
подкошенный этой песней –
про возвращение…
Кто её пел, любимый?
«Земли возвращаются в дробь цветов.
Чары возвращаются в колдовство.
Время возвращается в скорлупу.
Близость возвращается в пустоту.
Слышишь?
Жара приползает, как в ране – зверь,
к кислому богу холода.
Но – зачем?..»
«Жара приползает на полусогнутых
к богу холода –
греть его мышцы,
железные мышцы слёз, унесённых
на змие ветра», –
отвечаешь ты.
«Жара приползает на полусогнутых
к богу тепла –
целовать его мышцы,
обожжённые потом морока,
обнажённые змием-патокой,
обречённые ладить любово», –
отвечаю я.
И мы возвращаемся –
в землю
наших двойных богов,
наших врагов-богов,
по тростниковой дудочке
отправляющих друг другу
песни о сладкой боли,
вздохи о гулком времени –
времени нас,
возвратившихся в скорлупу
кислой печали
о сладко не свитых гнёздах…
И как он медлил, то мужи те,
по милости к нему Господней,
взяли за руку его, и жену его, и двух
дочерей его, и вывели его,
и поставили его вне города.
Бытие, 19, 16
Это вопли Содома. Сегодня они слышны
как-то слишком уж близко. С подветренной стороны,
сладковато пованивая, приглушенно воя,
надвигается марево. Через притихший парк
проблеснули стрижи, и тяжелый вороний карк
эхом выбранил солнце, дрожащее, как живое.
Небо просто читается. Пепел и птичья взвесь,
словно буквы, выстраиваются в простую весть,
что пора, брат, пора. Ничего не поделать, надо
убираться. И странник, закутанный в полотно,
что б его ни спросили, вчера повторял одно:
Уходи. Это пламя реальней, чем пламя Ада.
Собирайся. На сборы полдня. Соберешься – в путь.
Сундуки да архивы – фигня. Населенный пункт
предназначен к зачистке. Ты выживешь. Сущий свыше
почему-то доволен. Спасает тебя, дружок.
Ты ли прежде писал, что и сам бы здесь все пожог?
Что ж, прими поздравленья. Услышан. Ты складно пишешь.
Есть одно только пламя, писал ты, и есть одна
неделимая, но умножаемая вина.
Ты хотел разделить ее. Но решено иначе.
Вот тебе к исполненью назначенная судьба:
видеть все, и, жалея, сочувствуя, не судя,
доносить до небес, как неправедники свинячат.
Ни священник, ни врач не поможет – ты будешь впредь
нам писать – ты же зряч, и не можешь того не зреть,
до чего, как тебе до Сириуса, далеко нам.
Даже если не вслух, если скажешь себе: молчи,
даже если случайно задумаешься в ночи, -
все записывается небесным магнитофоном.
Ты б слыхал целиком эту запись: густой скулеж
искалеченных шавок, которым вынь да положь
им положенное положительное положенье.
Ты б взвалил их беду, тяжелейшую из поклаж?
Неуместно, безвестно, напрасно раздавлен - дашь
передышку дыре, обрекаемой на сожженье.
Начинай с тривиального: мой заблеванных алкашей,
изумленному нищему пуговицу пришей, -
а теперь посложнее: смягчай сердца убежденных урок,
исповедуй опущенных, увещевай ментов, -
и сложнейшее: власть. С ненавистных толпе постов
поправляй, что придумает царствующий придурок:
утешай обреченных, жалей палачей и вдов…
А не можешь – проваливай. Знать, еще не готов.
Занимайся своими письменными пустяками.
И глядишь, через годы, возьми да и подфарти
пониманье, прощенье и прочее. Но в пути
лучше не оборачивайся. Превратишься в камень.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
