...это кровь на губах? Прилипает, как тело - к душе -
от укусов любовников за васильковые слитки
под глазами кувшинок на Озере Тёмных Ножей -
на лице, что входящему всяк - и багор, и калитка.
От укусов изменников, изгнанных, избранных за
под-изнаночность зубиков, ласых до слёз на закате,
под глазами трепещет святая моя стрекоза,
говорящая крыльями на языке языкатых
одиночных каморок, умевших, как варежка, - вширь! -
и норошек, и мошек, и мишек в медке и подливе
принимать, как лекарство - и вешать на бирочный штырь
в ледовитой заплечной котомке, где всяк молчаливый
разговорчивым станет...
Не кровь это, детка, не кровь!
А озёрная радуга в тёмно-багровых балетках,
у индусского озера, где - вереница богов,
и ушастая рыба-змея обнимает монетку,
и котята царапают этот нехитрый пейзаж,
и в прозрачности храма цветы преподносят трёхликой,
и скрывает туман (как сообщник, но всё-таки - страж),
что в котомке твоей точно так же сидят забулдыги,
как святые - в озёрно-прозрачной шкатулке,
как медь -
под изгибами рыбы
( а ты преподносишь им корки... -
как кровинки - с губы, научившейся жить и неметь,
приземляясь на новые гвозди и новые горки)...
...горько-горько, как трещинки в рыбе доверья к воде,
кровно-кровно, как бинт облаков - в синяки водоёмов,
я копилкой божков прижимаюсь тихонько к тебе
и кусаю за мыльную холку иллюзию дома -
в приозёрном краю, где стрекозы отчаянно врут,
где в корзинках цветы прикрывают колючки познаний,
где багровые радуги входят по самую грудь
в след укуса на сердце - и машут цветастыми снами...
И, завесив лицо васильково-туманным платком,
по кровящему льду бубенцами напрасных иллюзий
я ступаю, забыв, что на грабли ступать нелегко,
и что можно заплакать, пытаясь тебе улыбнуться.
Шебуршится котомка, елозит в заплечную явь.
Выпадают ножи осторожности в стёклышки бегства...
Это кровь на губах. Как свобода, торопится вплавь...
На твоих ведь губах хватит места?
