Что мы с тобой наделали, мой родной?
Что мы с тобой - как ноги - в дыре колготной?
Падают, словно вишенки - в перегной,
дву-монологи о свете и о работе.
Падает небо мячиком в реку рук,
в омут соплёвших водоросли и сети…
Вечер плюется сдавленным прелым "друг",
выпяченным с губы, как глоток кастета
или костяшки, глоданной почвой и
дикими кошками с ядом свободы - в смраде
губ, на которых пьяные муравьи
лапками бегло комкают пену-скатерть,
родственных слов надгрызают объедки, ком
вер кровяных котят о тростинки колют….
Что мы с тобой - над прошлого шашлыком
ищем в ножах, как прошлое, поло-голых?
Что мы с тобой качаемся, как тростник -
в вазе, надбитой жалостью и привычкой?
Что нам лепечет пауза, на язык
севшая, как на язву бомжа - синичка?
Что нам плюет на темя метро, шипя
про "поезд следует…", выловив бегство - пёхом?..
Кто из нас, утро выкупав в свежих швах
тел одичалых, скажет о том, что плохо,
дико, взаправдошне, сыро - как тесто на
досточке формы звезды, с недостачей шири?..
Что мы с тобой, родной мой? - пожар, Синай
не облизавший водно-мучнистым жиром?
Что мы с тобой,забытый мой? - Снег, Шираз
ошаганевший до первой строки в топ-ньюсе?..
Белые вороны сыром в дубовый джаз
нас забивают гулким вороноустом.
Черные вороны в синий туман мостов
города нас опускают - забавы ради…
На обручальной нитке ничьих часов
мы протанцуем встречу убитых братьев
или сестер. А лучше - двоих чужих,
перемотавших родственность, словно шарфик,
на поцелуев осенний соломы жмых,
на недовстречу ладоней, как псов, шершавых,
на тростниковых крыс, прикусивших яд
за равнодушным рядом камышных будней…
Как нас с тобой залечат - и осквернят!..
Как нам с тобой привычно - легко и трудно…
Падают, словно вишенки - в перегной, -
дву-монологи: работа… родные… зимы…
Небо рисует в запястьях восходы хной.
Хну размывает как тушки - на Хиросиме, -
солнцетрясением…
Водоросли из щек
кажут носы, как зяблики…
(в птичек - веруй…)
Белый гудок в мобильном зажмет движок,
словно Икар - носатеньких солнцемерок.
Осенний вечер в скромном городке,
гордящемся присутствием на карте
(топограф был, наверное, в азарте
иль с дочкою судьи накоротке).
Уставшее от собственных причуд
Пространство как бы скидывает бремя
величья, ограничиваясь тут
чертами Главной улицы; а Время
взирает с неким холодком в кости
на циферблат колониальной лавки,
в чьих недрах все, что смог произвести
наш мир: от телескопа до булавки.
Здесь есть кино, салуны, за углом
одно кафе с опущенною шторой,
кирпичный банк с распластанным орлом
и церковь, о наличии которой
и ею расставляемых сетей,
когда б не рядом с почтой, позабыли.
И если б здесь не делали детей,
то пастор бы крестил автомобили.
Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
В шесть вечера, как вследствие атомной
войны, уже не встретишь ни души.
Луна вплывает, вписываясь в темный
квадрат окна, что твой Экклезиаст.
Лишь изредка несущийся куда-то
шикарный "бьюик" фарами обдаст
фигуру Неизвестного Солдата.
Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром, видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить, забыв про календарь,
глотать свой бром, не выходить наружу,
и в зеркало глядеться, как фонарь
глядится в высыхающую лужу.
1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
