…если ты сможешь, у этой огромной воды,
с липко-белесым прищуром и лапами в снеге,
выпей мой голос - из лунной ночной наготы,
в глиняный стебель
города вросшей.
Надпей и еще раз глотни,
щуря глаза ледовито-надменного зверя…
Видишь: вот звезды почти что очнулись людьми
в безатмосферье.
Видишь: вот улицы больно лишились шагов,
щеки вложили деревьям подушкой под корни,
словно под души.
За несколько лунных шелков
плавятся горны
марсов - от нежности к этому спящему сну…
Падает плавь на макушки мостов, загорелых
белым покоем.
По небу проносят лису
в пепельных стрелах,
лечащих рыжие ссадины меховых дней, -
и тишина, как придворный, склоняет колени
перед лисицей.
И светом в один амадей
снежные тени
города, псов заблудившихся, рек взаперти
сигнализируют место паденья планетам
счастья безмолвного -
место, где слезы - мертвы,
плеши - пропеты,
топи - протоплены талым молчанием неб…
Тот, кто все выдумал, выпей мой голос! - из кружки
этой огромной водицы, которой и нет -
льдистая стружка,
кромка, медведи-деревья, горчистая соль,
глинка для глины в одну небылицу искусства
не опорочить трех слов, что, - мусоль - не мусоль, -
"бог" или "пусто",
"волк и капуста, с козой - в бледной лодке без рек,
на люборекский пустырь ли, причал уходящей"…
Я покатаю их в деснах, как больно - орех….
Что будет дальше?
Эта огромная водность, замерзшая гладь,
снежные лапы-сутаны мороза… Прищурив
в сердце любовь, смотрит бог на огни, что болят
в выпитых шкурах
стоголосов человеков, с причалов сухих
вышедших в море, закрытое в ампуле пальца,
в палец поющего…
Кто-то из пальцев дал сгиб.
Кто-то же - спасся.
Смотрит господь, выпивая зальдевший оскал
снежного голоса, павшего в ночь троесловья…
Горны о сердце порезались.
Город устал…
День. Пол-шестого...
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
1909
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
