Если бы развернуть все светло да ладно,
Крикнуть бы "от винта!", крутанувши лопасть...
Было бы на Руси до сверчков отрадно,
Если бы умных баб при рожденье в пропасть!
Смотришь в глазища,в них вековая память,
Родом приписан срок и одна дорога:
Дом на скаку рубить и ветрило править,
Быть, до прожилок фраз, пробивной и строгой...
Ей бы по василькам, да по росам павой,
И находить всю ночь малышей в капусте,
Только не ищет суши, рожденный плавать,
Ищет коктейль "Мартини со льдом и грустью".
Ей бы над колыбелью...под коромыслом...
И ворожить на Святки и на Купалу,
Только не видит логики или смысла,
В прочерке между дат, в наслажденье малом.
Знамо, и в домостройной и новостройной,
Словно холодный май и весна на вырост,
Где-то меж раболепостью и свободой:
"Ты...меня...любишь?" - выдохом притаилось...
Маша, Маша...
Это один мой друг Вам написал, но разве он сам признается)
Найди меня, Маша, в распущенных белых стихах,
которые я записать никогда не сумею.
Найди меня, Маша, ты можешь, ты стала взрослее,
найди меня, Маша, пока я совсем не зачах.
Пока я такой, за которого можно в огонь,
пока я для общества и для тебя не потерян.
Найди меня, Маша, ты можешь, ты ищешь, я верю.
А ну не подглядывай! Ближе, теплее, дотронь.
Дурак, конечно, да не берите в голову, он сем пишет. Просто Вам чаще.)
ну, воооот,теперь впаду в задумчивость, стану гадать, а кто бы это мог быть, и где искать?
неее, Маша - сама дурак)
спасибо,mysha)
Вообще-то я не знаю, существует ли он вообще. Раньше думала, что нет, а теперь сомневаюсь))))
звезда во лбу и месяц под косой,
а всё одно - туши пожары, Маша!
в очах озёрных космос, мезозой,
язык костра и лепет доброй каши...
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине...
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис...
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел...
Плыл туман золотой к лесам.
"Охмуряет",— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.
1963
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.