– Аалльооыуооо!!! Ддэ гхрщ ааа! … не слыхать ни хрена… ааальоо!... кто там ышшо?!?! … не слышно… повтори… Аалльооы хрмр йооо!!!
Да! Вот так вот слыхать… На проводе! Дык… дивятьсот с чем-то мехахерц… на проводе – это так положено…
на каком проводе… хрен знает на каком проводе… Мотя, ты штоле? Колхоз Червоно Дышло… Гхрщ… а? Как легла, так и дала, шо… Восемьсот кубов фанкряжа хлыстом по шесть метров, да. Шо? А… это не ты… а хто? Аалльооыуооо!!! … я… да… да… да… да… обойдёсся… А где я тебе места найду? У мене ж только через неделю… нет… нет… нет… давай… нет…
Да ланна! Ты знал!!! Нет… да… да… нет… я… не я… Димон… цыганская морда… ннет… семьсот двадцать девять… Конь в пальто… в Вологде-где-где-в Вологде-где… Ладно, давай… пока… Шо? Да… да… Мотя, я не… лет тридцать… Хорош, едрёна вошь… Восемьсот кубов… Хохол какой-то, фамилие чёто типа Сердюк… Чертюк… нет, Середяк, вот как. Мотя, это ты про што? Да туда б и шёл, куда шёл… да… да…
А потом – что-то замерло всё до рассвета. Сушилка встала, главный привод заклинило какой-то ху… нет… нет… Не он… не она… не они… А где я тебе возьму? В Вологде штоле? Ну, бывает. Да… да… шестьдесят три ноль девять. Брямчит, мерзавец.
Дык… дак там и есть где лежало… Улетел… журавли летят в Китай... Хуанчжоу нахрен, куда? Не знаю… нет… нет… а я?... Димон, эта… нет. Йоооо!!! Да ты шо!!!... Здеся. Да. Мария, Сергей, Щука. Иван краткий. За водкой. Нет… нет… Я тебе хто – Шерлок Холмс штоле? Сам ищи. В задницу их всех… да. Нету. Чё? Горобецкий? Горобецкий мне не начальник. Вот тебе да. На здоровье.
Нет. Не зацепит. Плунжер там недовинчен, шо... Полтора очка мало. Не вштыривает, датчик совсем расшатан... система шаттл, блин, а не мембрана. Ты его подкрути вот на сестоль. Не видишь что ли, я ж тебе на пальцах показываю. А... мы ж по телефону говорим. Мотя! Слышь... сантиметра на четыре, углубь. И всё полетит как пестня.
Не, Мотя, а как они вышли, а? Все такие белые да пушистые, как балерины… в Лебедином Озере, ха! Особенно этот, с усами… И все в эти гнилые опилки мордой – хрясь!!! По очереди. Ну дак у него же на лбу написано – не работал, не работаю и работать не буду. И не хочу. Откудова?
Хомутов нету… восемьсот кубов хлыстом. До Кандалакши, а дальше не знаю. Бросай курить, вставай на лыжи, шо… А когда будет снег, встанешь? Я проверю. Давай поспорим, не сможешь… тогда шо? Ну, подстрижёшься налысо, и вся любовь. Походишь месяцок как клоун… ха… А я-то? Если шо? А-а-а! Так это ещё закрепить как-то надо, не просто так. Тогда вот… я бороду отращу. Два месяца не бреюсь, ежели… Хорошо, Мотя. Пей свои таблетки.
Ладно, пошутили и хватит. Хлыстом, твою мать!!!... нет… всё, Мотя, я ушёл. В запой, куда… с вами запьёшь… шутка. Ну пока, куряга. Целую нежно. Нет. Да. Нет. Аль…
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
Вас древняя воздвигла треба.
Вы тянетесь от неба и до неба.
Они суровы и жестоки.
Их бусы - грубая резьба.
И сказок камня о Востоке
Не понимают ястреба.
стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
и на груди ее булыжной
Блестит роса серебрянным сосцом.
Здесь девы срок темноволосой
Орла ночного разбудил,
Ее развеянные косы,
Его молчание удлил!
И снежной вязью вьются горы,
Столетних звуков твердые извивы.
И разговору вод заборы
Утесов, свержу падших в нивы.
Вон дерево кому-то молится
На сумрачной поляне.
И плачется, и волится
словами без названий.
О тополь нежный, тополь черный,
Любимец свежих вечеров!
И этот трепет разговорный
Его качаемых листов
Сюда идет: пиши - пиши,
Златоволосый и немой.
Что надо отроку в тиши
Над серебристою молвой?
Рыдать, что этот Млечный Путь не мой?
"Как много стонет мертвых тысяч
Под покрывалом свежим праха!
И я последний живописец
Земли неслыханного страха.
Я каждый день жду выстрела в себя.
За что? За что? Ведь, всех любя,
Я раньше жил, до этих дней,
В степи ковыльной, меж камней".
Пришел и сел. Рукой задвинул
Лица пылающую книгу.
И месяц плачущему сыну
Дает вечерних звезд ковригу.
"Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!"
Люблю и млечных жен, и этих,
Что не торопятся цвести.
И это я забился в сетях
На сетке Млечного Пути.
Когда краснела кровью Висла
И покраснел от крови Тисс,
Тогда рыдающие числа
Над бледным миром пронеслись.
И синели крылья бабочки,
Точно двух кумирных баб очки.
Серо-белая, она
Здесь стоять осуждена
Как пристанище козявок,
Без гребня и без булавок,
Рукой указав
Любви каменной устав.
Глаза - серые доски -
Грубы и плоски.
И на них мотылек
Крыльями прилег,
Огромный мотылек крылами закрыл
И синее небо мелькающих крыл,
Кружевом точек берег
Вишневой чертой огонек.
И каменной бабе огня многоточие
Давало и разум и очи ей.
Синели очи и вырос разум
Воздушным бродяги указом.
Вспыхнула темною ночью солома?
Камень кумирный, вставай и играй
Игор игрою и грома.
Раньше слепец, сторох овец,
Смело смотри большим мотыльком,
Видящий Млечным Путем.
Ведь пели пули в глыб лоб, без злобы, чтобы
Сбросил оковы гроб мотыльковый, падал в гробы гроб.
Гоп! Гоп! В небо прыгай гроб!
Камень шагай, звезды кружи гопаком.
В небо смотри мотыльком.
Помни пока эти веселые звезды, пламя блистающих звезд,
На голубом сапоге гопака
Шляпкою блещущий гвоздь.
Более радуг в цвета!
Бурного лета в лета!
Дева степей уж не та!
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
