… оказывается, разлюбить – дело не мокрое, но внезапное:
ещё вроде недавно вздрагивала часов в семнадцать – ну где его черти носят?
Откладывала сопливые платки его бывших, как будто запонки,
в песочек сахарный, – глууупенький утконосик.
А тут – первый звоночек, крошечный сбой сервера:
лежите рядом – тёмный кинжал и вилка,
и ты называешь его по имени – своего первого,
и его «солнышко» не звякнет в твоей копилке.
А потом – больше – отказываешься зашивать варежки,
шарахаешься от его ласок, будто от прокажённых,
оставляешь царапины, словно киношная барышня,
и это царапины с каждым разом всё глубже и раздражённей.
Наконец выходишь попинать тротуарные чучела,
обмести веничком ветра припавшее пухом рыльце,
ныряешь под арку, чтоб прикурить – так лучше, мол,
оборачиваешься – а там поджидает тебя убийца.
И ты думаешь, насколько его глушитель похож на твой, кто спит у него калачиком,
пока он выслеживает трепетных утконосов,
и представляешь, как вы напиваетесь в складчину
в уютном баре, как он утирает тебе слёзы,
а твоему тем временем снятся боксёры-ниггеры
и крохотные рефери, что дышат им в пуповину…
Убийца отворачивается, чуя: сегодня не выгорит.
Ты возвращаешься. Мёртвая. Наполовину.
– а у него на спине – шерсть. И горбы верблюжьи, то бишь – одеяльные.
У него губы во сне отвисают, как в кабаке – дебилы.
И весь он – как кролик, завезённый козлом в Австралию.
Его бы зарезать, да ножики затупились –
точить – не переточить, – никакому По не выписать,
как сотрясаются стояки от твоих вжик-вжик.
… двадцать лет ты разговариваешь с антенной, заслоняющей дона Родригеса.
И всхлипываешь. Неслышимо. Как мужик.
"Борис Борисыч, просим вас читать
стихи у нас". Как бойко, твою мать.
"Клуб эстети". Повесишь трубку: дура,
иди ищи другого дурака.
И комом в горле дикая тоска:
хуе-мое, угу, литература.
Ты в пионерский лагерь отъезжал:
тайком подругу Юлю целовал
всю смену, было горько расставаться,
но пионерский громыхал отряд:
"Нам никогда не будет 60,
а лишь 4 раза по 15!"
Лет пять уже не снится, как ебешь, -
от скуки просыпаешься, идешь
по направленью ванной, таулета
и, втискивая в зеркало портрет
свой собственный - побриться на предмет,
шарахаешься: кто это? Кто это?
Да это ты! Небритый и худой.
Тут, в зеркале, с порезанной губой.
Издерганный, но все-таки прекрасный,
надменный и веселый Б. Б. Р.,
безвкусицей что счел бы, например,
порезать вены бритвой безопасной.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.