в смерти зайцев прошу винить клаву К.(компьютерную, если что)
Вы можете сколько угодно рассказывать
о преимуществах красного кирпича.
И даже пообещать, что в перерывах
между оччченьважнойработой
Вы построите прекрасный замок
посреди вечноцветущих папоротников,
выроете пруд с лягушками,
стерегущими ириски от наших сердец,
а к воротам привяжете воздушный шар
на звенящих цепочках.
Вы даже можете рассказывать мне,
Что кирпичи по Вашему желанию
смогут превращаться в морские камушки,
а, может, даже в леденцы.
Наверное, Вы думаете при этом:
ах, как чудесно сквозь стены нашего дома
будет заглядывать солнце,
и тысячи цветных зайцев запрыгают вокруг…
Не запрыгают.
Потому что залипнут в моём молчании.
А чтобы заставить меня заговорить,
Вам придётся поискать на антресолях Вашей памяти
пыльный дырокол и огрызок химического карандаша,
сделать копилку из бумажного кабанчика
и каждый день складывать в неё
маленькие круглые бумажки
(до тех пор, пока не насобираете на «привет, *чкин»).
По чётным-синие, по нечётным-красные.
И совершенно бесполезно превращаться
в белого оленя с простуженным горлом,
приходить вечерами и дышать скучалками
в надежде протаять дырочку.
Всё равно ничего не увидите,
потому что я разведу леденцы на окнах.
А в правый нижний посажу аленький цветочек.
В общем, спасайте зайцев.
У Вас ещё есть немного времени.
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
