(Лит. обработка легенды в прозе- В.Марковой, Дет. лит. 1972 г )
Переложение с прозы,- Logos31
часть 1- "Великий Магистерий"
1.
"Когда сольются "Лилия" и "Лев" в единой чаше; кубок многолетья
наполнив, тлен преодолев, я изопью и юность и бессмертье"...
(Так думал Фауст. Новый "Магистерий" мог обладать и даром исцеления
И свойством изменения материи- до золота, и к жизни воскрешением.
"Отец, умерший меж реторт и колб! Алхимик, странник средь теней и света,
я сотворю огня великий столб и Саламандру призову к ответу!"
(Он чертит в воздухе перстом особый знак. Воспламеняются дубовые поленья
И в теле пламенном, и в тенях на стенах плывут замысловатые видения.
2.
-О Саламандра! Из природных сил мне дорога лишь ты и мне послушна.
С Сильфидами я часто говорил, но ветрены они и равнодушны,
Ундины холодны... Лишь ты, мой старый друг, в дни холода и одиноких бдений
Мне согревала душу, мой досуг украсив светом пламени поленьев.
Я одиночество своё делю с тобой и поверяю тайны и видения.
И вот ты здесь, дружок волшебный мой, душе внушая радость вдохновения.
Сплетая пальцы, вместе возгорим, ловя потоки в пламени игривом,
Мы вместе в плазме света воспарим и вознесемся к небу серым дымом...
И до звезды,- синее многих звезд и ярче тысяч звезд,- мы силой тайной
Вмиг перекинем новый чудный мост, чтоб наслаждаться музыкой случайной.
3.
И Саламандра вторила ему:
-"Мой одинокий друг! Оставь стенанья.
Я в зрении тайны помогу тому, кого давно избрало Мирозданье.
Хоть длителен, увы, и тяжек труд "Дракона" схватки,( "Льва" борьбы )и муки,
Я прихожу, когда меня зовут,- над аватаром простирая руки".
И вот, готов таинственный сосуд, замазан глиною и закреплен надежно.
Но дни пройдут, стекаясь из минут,- открыть до окончания невозможно.
И дни тянулись, аватар пылал и в струях плазмы Саламандра пела.
Старик мечтал и спал, смотрел и ждал,- там совершалось колдовское дело.
Но для него прозрачен аватар. И вот внутри, вмещенные для боя,
Сцепились "Лев" с "Драконом" в силе чар. И превозмог "Дракон", закрыв собою
Поверженного "Льва". Раздался треск,- распался аватар. На дне сосуда
Пылает огненный кристалл... и блеск. И льется алый, чудный свет оттуда...
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках - толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца -
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье - сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу - Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
январь 1968, Паланга
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
