А в это время в будке, притулившейся к забору дома Ламьи, произошли кое-какие метаморфозы. Пес Филька, породы черный терьер, но окраса при этом белого с подпалинами, в качестве охранника обслуживавший несколько домовладений на Кривоглинной улице, вошел в свое жилище и обалдел. Труама натащила с ближайшей помойки барахлишка поцелее и теперь сидела в кресле-качалке с бокалом армянского коньяка, хмуро поглядывая на джойстик от игровой приставки, валявшийся рядом на ковре. Все это добро (кроме коньяка) заметно пованивало, но Труаму, опытного бойца, это нисколько не смущало. Ухватив Фильку за ошейник, она подтащила его поближе, велела лечь и водрузила ему на спину босые ноги. Здоровенный кабанище Филька удивился собственной покладистости, но промолчал.
Пятки приятно утонули в густой шерсти. Труама отхлебнула из бокала, качнулась назад и принялась ворчать.
- А эта морковка глупая думает, будто справилась со мной! Ага, щаз, держи карман шире! И я ей подмети, и я ей прибери, и покрась, и крышу - слышь, псина! - крышу ей перекрой! Разбежалась! Эх, молодняк-наивняк! Небось, воображает, что я тут плачу в уголке, слезки в тряпочку собираю. И не догадывается, мартышка синехвостая, что я еще могу кой-чего! Вот только мобила моя заработает...
Будто услышав и, главное, поняв эти слова, джойстик на ковре вздрогнул, замигал желтой лампочкой и противным детским голосом произнес:
- Звонит папочка. Возьми трубочку. Звонит папочка. Возьми трубочку. Да возьми же, наконец, трубочку, поганка еловая!
- О, наконец-то! - воскликнула Труама и, быстренько сглотнув остатки коньяка, схватила джойстик. Ох, не знала Ламья, что заныкала ее противница чуток Силы в седьмом шейном позвонке. Силы этой аккурат хватает на подзарядку какого-никакого передатчика, а уж по передатчику этому папочка ее Силушку полностью восстановит. Это ж папочка, он и не такое могет.
- Але! - крикнула Труама, поднеся джойстик ко рту. - Але! Прием!
- Ури! Ури! - донеслось из черной прорези.
- Але! Папа! Але! Але!
- Ури, ты меня слышишь, Ури?
Труама потрясла джойстик.
- Да слышу, слышу! У меня проблема! Топливо давай!
- Труама, это ты, негодница? Ты во что опять вляпалась?
- Потом расскажу! Я ей на хвост села, но она ведь тоже не из пансиона благородных девиц!
- Что, Силы подкинуть?
- Да, и побольше! И можно зелеными!
- Ах-ха-хах! Ценю твой юмор! Лови!
Труама прижала джойстик к груди, закрыла глаза и почувствовала, как прибывающая Сила колотит ее крупной дрожью. Филька заскулил и уполз в угол. Труаму трясло, как отбойный молоток, но лицо ее выражало блаженство. По будке распространился запах свежего мазута. Белый черный терьер осмелился приоткрыть один глаз и увидел, что ведьму приподняло над полом, каблуки ее башмаков звонко отщелкнулись, и вниз рванули две струи голубого пламени. Труама пошла на вертикальный взлет.
"Ну, и кто мне возместит убытки?" - подумал Филька, глядя из угла на падающие обугленные доски, которые только что были крышей его уютной будки.
Стремительная светлая точка набрала вторую космическую скорость и, описав широкую, со шлейфом, дугу ринулась в глубокий космос.
- Пять секунд, полет нормальный, - прокомментировал Адьюр, сидя на внешнем кольце Сатурна и догрызая последний сухарик из пачки.
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель,-
Гласит летописца сказанье,-
В память оной победы
Да выстроят каменный храм.
И к нему привели
Флорентийцев,
И немцев,
И прочих
Иноземных мужей,
Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двое
Безвестных владимирских зодчих,
Двое русских строителей,
Статных,
Босых,
Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце,
Был дух вельми спертый.
Изразцовая печка.
Божница.
Угар я жара.
И в посконных рубахах
Пред Иоанном Четвертым,
Крепко за руки взявшись,
Стояли сии мастера.
"Смерды!
Можете ль церкву сложить
Иноземных пригожей?
Чтоб была благолепней
Заморских церквей, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
Государь приказал.
И в субботу на вербной неделе,
Покрестись на восход,
Ремешками схватив волоса,
Государевы зодчие
Фартуки наспех надели,
На широких плечах
Кирпичи понесли на леса.
Мастера выплетали
Узоры из каменных кружев,
Выводили столбы
И, работой своею горды,
Купол золотом жгли,
Кровли крыли лазурью снаружи
И в свинцовые рамы
Вставляли чешуйки слюды.
И уже потянулись
Стрельчатые башенки кверху.
Переходы,
Балкончики,
Луковки да купола.
И дивились ученые люди,
Зане эта церковь
Краше вилл италийских
И пагод индийских была!
Был диковинный храм
Богомазами весь размалеван,
В алтаре,
И при входах,
И в царском притворе самом.
Живописной артелью
Монаха Андрея Рублева
Изукрашен зело
Византийским суровым письмом...
А в ногах у постройки
Торговая площадь жужжала,
Торовато кричала купцам:
"Покажи, чем живешь!"
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах,
А утрами истошно вопил,
Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,
У плахи лежал бездыханно,
Прямо в небо уставя
Очесок седой бороды,
И в московской неволе
Томились татарские ханы,
Посланцы Золотой,
Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамом
Та церковь была -
Как невеста!
И с рогожкой своей,
С бирюзовым колечком во рту,-
Непотребная девка
Стояла у Лобного места
И, дивясь,
Как на сказку,
Глядела на ту красоту...
А как храм освятили,
То с посохом,
В шапке монашьей,
Обошел его царь -
От подвалов и служб
До креста.
И, окинувши взором
Его узорчатые башни,
"Лепота!" - молвил царь.
И ответили все: "Лепота!"
И спросил благодетель:
"А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма
Другой, говорю?"
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
"Можем!
Прикажи, государь!"
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
И клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,
Там, где заваль кабацкая пела,
Где сивухой разило,
Где было от пару темно,
Где кричали дьяки:
"Государево слово и дело!"-
Мастера Христа ради
Просили на хлеб и вино.
И стояла их церковь
Такая,
Что словно приснилась.
И звонила она,
Будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню
Про страшную царскую милость
Пели в тайных местах
По широкой Руси
Гусляры.
1938
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
